В Петербурге на Новой Голландии 6–9 сентября впервые проходил книжный фестиваль «Ревизия. Искусство сомневаться», в рамках которого кураторский коллектив книжного магазина «Порядка слов» совместно с независимыми исследователями Мариной Исраиловой и Витой Зеленской подготовили выставку-исследование «Ревизия: места и сообщества». Эта выставка создала своего рода моментальный снимок культурных альянсов современного Петербурга — фиксирующий то, как они размещены в физическом и символическом пространствах. По возможности избегая слово «сообщество»,  Дмитрий Безуглов побеседовал с создателями выставки об исследовательской этике, неудачных удачах и действительном опыте описания вне-институциональной культурной жизни.

Фестиваль, проходивший под названием «Искусство сомневаться», захватил всё пространство Новой Голландии; в павильоне у пляжа, занятом книжной ярмаркой, две большие стены и одну небольшую комнатку заняла выставка «Ревизия: места и сообщества» — первый опыт картирования культурных альянсов и содружеств,  существующих в современном Петербурге и по большей части вынесенных за пределы крупных институций.

Исследовательская группа поставила три отправных вопроса:

1. Как возможно построить разговор о культурном пространстве города?

2. Что в него включается?

3. Кто его определяет?

Сбору ответов на эти вопросы они посвятили несколько недель, заполнив их максимально подробными беседами с 15 информантами, так или иначе влияющими на содружества современного культурного Петербурга: команда беседовала и с литературными движителями — от Александра Скидана до Павла Арсеньева; и с гуманитаристами, принципиально работающими вне стен академии: от Аллы Митрофановой до Виктора Мазина.

Как исследователи отмечали в манифесте, «вопрос о том, что включает в себя культурное пространство города, ставился максимально широко и не требовал топографической либо категориальной точности». Писатели, философы, художники и режиссеры, на время исследования обратившиеся в «информантов», создавали ментальные карты, которые затем были перенесены на стены павильона — так команда создавала образ многомерного Петербурга, протяженного в будущем и настоящем, игнорирующего линейное движение времени.

Картирование культурных сообществ, не обусловленное стремлением благоустроить город, оценить доступные cultural assets и выбрать «точки роста», — сравнительно редко встречающаяся практика; за последние 15 лет единственным масштабным проектом со схожей прагматикой можно назвать «Открытые системы», инициированные Музеем современного искусства GARAGE. Этические сложности, проблемы дизайна исследования и неожиданные результаты, к которым пришли создатели «Ревизии», могут быть полезны для тех читателей, кто решится описать культурную среду своего города и выявить неожиданные сближения между, казалось бы, столь удаленными тусовками.

В беседе участвовали: 

Константин Шавловский — куратор выставки и фестиваля;

Полина Заславская — главная художница;

Марина Исраилова — исследовательница;

Вита Зеленская — исследовательница.

Дмитрий Безуглов: Как вы выбирали героев? Коллегиально? Или каждый исследователь со своим списком?

Константин Шавловский: Сначала мы пошли за грибами. 

Марина Исраилова: Да, у нас была коллективная встреча на даче. Мы приехали, пошли за грибами…

К.Ш.: А потом мы пошли купаться, и, искупавшись, чертили на песке имена и стирали их.

Вита Зеленская: Изначально у нас было несколько смутных критериев. Мы искали тех, кто участвует в производстве собственных, например, журналов. И герои, которых мы отбирали, существовали около текста, даже если они не производили его. К примеру, Саша Абакшина (театральный режиссер, член группы н и и ч е г о д е л а т ь) ставит спектакли, выстраивающиеся вокруг текстов.  То есть, нам нужна была рамка, соотносящаяся с книжным фестивалем.

Полина Заславская: Выборка проходила по нескольким критериям: гендер, возраст, вовлеченность в разные формы и жанры искусства, куда мы отнесли театр, музыку, акционизм, поэзию, кино.

Д.Б.: Но был и Леонид Цхэ, работающий как книжный график. 

П.З.: Нам было важней, что он является частью группировки «Север-7», формирующей общий культурный ландшафт. Ну, и к тому же он связан с академией [Художеств], и его опыт был интересен как опыт независимого художника, взаимодействующего с большой институцией. Он как раз много говорил об отторжении и слиянии с академией.

М.И.: Было несколько имен, по поводу которых был абсолютный консенсус: Виктор Мазин (философ, психоаналитик, основатель «Музея сновидений З. Фрейда»), Павел Арсеньев (художник, поэт и теоретик, сооснователь и главный редактор литературно-критического альманаха «Транслит»), Алла Митрофанова (художественный критик и философ, куратор открытого семинара «Философское кафе»)… Они важны для петербургского культурного поля. Была и возможность выбора, часть кандидатур мы обсуждали коллегиально.

К.Ш.: Еще стоит сказать, что мы старались сделать такую выборку, чтобы было понятно — наши герои связаны через одно рукопожатие, что они часть единого поля. Мы ограничили себя культурой, хотя можно было бы взять градозащитников или представителей других замечательных сообществ. Мы же ограничили  выборку теми, кто работает в культурном поле и создает неинституциональные сообщества. Замечу еще, что я беседовал с Борисом Куприяновым, который настойчиво мне говорил, что слово «сообщество» ну никак нельзя больше использовать, потому что его приватизировали благоустроители.

По версии Куприянова, нормальный социолог вынужден заменять слово «сообщество», чтобы не показаться продажным и уверить читателя в своей легитимности.

Но заменять сложно, потому что без такого слова тяжело обойтись! Ни содружеством, ни товариществом не заменить.

Д.Б.: Тогда спрошу о дизайне исследования. Вы презентовали его как выставку, тем самым делая его открытым для самых разных зрителей, которые могут не знать теоретических моделей и существовать исключительно в поле повседневного языка. Как вы сохраняли или объясняли вводимые вами операнты, различители?

В.З.: Нам не пришлось этого делать. Мы, скорее, немного подыгрывали зрителю. Если бы я делала это исследование в университете, я бы, вероятно, использовала не слово «сообщество», потому что мне больше симпатична мысль Латура и разговор о связях. Здесь же мы хотели, чтобы было понятно, о чем выставка, потому взяли слово «сообщество» как некий термин, из социологии перекочевавший в журналистику и ставший более-менее распознаваемым.

К.Ш.: Кроме того, мне кажется, что «Север-7» и некрореализм латуровскими «ассамблеями» не назовешь; это, скорее, содружества или коллективные практики.

Д.Б.: Теоретическая экспликация радикально затруднила бы работу с материалом. Зрителям пришлось бы не только знакомиться с картами и героями, но и читать сноски в духе «Эти термины введены таким-то и таким-то…».

В.З.: Да, нам хотелось говорить со зрителем, а не грузить его теориями. Тем более, что мы презентовали лишь первый этап исследования, его начальную стадию. Потому мы вывели на стены «Ключ к карте» —  параметр, соединяющий разные представления о пространстве, отраженные человеком в его работе. В «Ключе» сходятся и география, и плотность связей — то, что наши собеседники считают самым важным.

М.И.: «Ключ к карте» объединяет все интервью, хотя наполнение этого пункта максимально субъективно и индивидуализировано. Это более всего зацепило меня в работе с материалами; я заметила, насколько по-разному собеседники строят рассказ. К примеру, рассказ Анны Терешкиной (художницы, соосновательницы коммунальной галереи «Егорка») про культурный Петербург — история её становления как феминистской художницы. Рассказ Максима Евстропова (философа, поэта, музыканта, сооснователя арт-группы {родина} и проекта «партия мертвых») — история его политизации, случившейся после переезда из Томска. Он не планировал заниматься политическим акционизмом, но с удивлением понял, что именно этим и занялся в Петербурге.

К.Ш.: С третьей стороны, «Ключ к карте» — самая зрительская категория. Потому что есть карта, и есть ключ. Разглядывая выставку, ты понимаешь: есть какие-то инструменты, которыми можно воспользоваться. Как они работают, непонятно, но к ним можно обратиться хотя бы.

В.З.: Как я говорила, это скорее художественный, нежели исследовательский инструмент. Теоретический ключ потребовал бы десяти страниц сопроводительного текста к каждому из интервью.

Д.Б.: Хорошо, что есть скрепляющий элемент; поскольку даже ваша небольшая выборка захватывает очень разные тусовки и фрагменты городской жизни.

М.И.: Ну да. Вот, к примеру, ключ к карте Анастасии Волоховой (режиссера-клипмейкера, издательницы зина «Шкура»), — «город как эмоция».  Город для неё складывается из районов, каждый из которых маркирован какими-то эмоциями. Есть районы, вдохновляющиеся на написание текстов, на музыкальную работу. Мне это напомнило «Формуляр урбанизма» Ивана Щеглова, ситуациониста российского происхождения, —  классный текст, в котором он описывает утопический город, разделенный на районы для грусти, скуки и радости. И мне показалось, что у Насти Волоховой отчасти такой опыт города.

Хочешь погрустить — иди в специальный район.

В.З.: А вот Виктор Мазин, к примеру, конструирует три карты: Петербург до перестройки, во время перестройки — и, наконец, мир современный.  В интервью он все время возвращается к перестройке, ко времени, когда они делали журнал «Кабинет» — то, что происходило тогда, было для него важней всего. Это слом, трансформация города. Потому его «ключ к карте» — Незнайка, главный герой журнала «Кабинет». Как видишь, логики разные, но похожие.

Д.Б.: Хотел спросить про исследовательские удачи: появлялись ли места, о которых вы не думали, но их упоминали несколько героев и они обнаруживались на общей карте? Случалось ли так, что разговор обнажал неожиданные связи между тусовками?

М.И.: Да, такое, конечно было. Многие места у нас повторялись, но их восприятие и оценка их роли могли диаметрально разниться. Самый показательный пример — Пушкинская, 10. Например, [Александр] Скидан узнал, что там были «трупарни» во время блокады, — это объяснило для него эмоциональную тягостность проживания этого места, которое он уподобляет Черному вигваму. Скидан нашел себе объяснение; а вот для Дмитрия Шубина (музыканта, художника, фотографа, основателя и дирижера Санкт-Петербургского оркестра импровизации), который «живет» в Музее звука и не покидает Пушкинской, 10, ведет здесь множество проектов — это иное место. Для Аллы Митрофановой это также иное место, поскольку она отличает «Философское кафе» от того, что еще случается на Пушкинской, 10.

Была и куча мест, которые мы не ожидали. Мне очень понравилось, как размыкалась карта Аллы Митрофановой; она, рассказывая о смене поколений «Философского кафе», говорила, что на этот семинар люди могут приходить и быть на нем два-три года, а потом, «получив прививку публичности», начинают создавать свои сообщества. Потому на её карте появляются Томск, Нижний Новгород, — ей важно обозначать эти расширения. И в интервью она прямо говорит: «У меня нет петербургской ментальной карты, моя карта —  всё русскоязычное пространство». Но и того больше; они создали виртуальное издательство, чтобы «подкачивать» русскоязычных участников, так что пространство стало еще шире.

Д.Б.: Вы говорили, что карта вбирает не только места Петербурга, но и точки за его пределами. Вита также говорила о том, что вы столкнулись с «разомкнутостью» пространства — при этом термин, казалось бы, негативный, вы озвучивали с удовольствием и удивлением.  

В.З.: Любопытно, что «разомкнутость» задевает внешних слушателей. Для нас нет в нём отрицательных коннотаций, нам важно, что этот термин схватывает «общее, но различное».

Для нашей выборки были важны также те герои, которые не на слуху, но которые располагают радикально иным опытом пространства. Нашей задачей было показать не только «места силы», но и другие места. Они так же значимы, как и те, что были упомянуты 20 раз.

Д.Б.: Для меня как зрителя лучшим было место, которое обозначил Леонид Цхэ; в легенде карты оно было названо так — «Неизвестное место, которое Леонид рисует во время интервью». Обнуляется всякая прагматика, непонятно, на что эта точка указывает.

П.З.: Вообще интересна сама практика работы с картами. Мы заметили, что у кого-то — например, у Аллы [Митрофановой] и Димы Виленского (художника, сооснователя коллектива «Что делать»), — есть какие-то очаги; у кого-то — микро-карты с очень конкретными местами и адресами, за которыми закреплены точечные истории. И потому попытка выработать универсальный аналитический язык потерпела полный крах. К вопросу о «разомкнутости» — практически каждый мир, каждая попытка картирования связана с личным представлением о том, как создавать карту.

В.З.: Мы не давали четких рамок, не просили географической строгости. Поэтому каждый собеседник работал по-своему; например, у Аллы Митрофановой из физического измерения пространства на карте есть только одинокая елочка. Наши собеседники сами выбирали способ рисования, и это заслуживает отдельного детального описания: как работает география, насколько она довлеет над восприятием культурного пространства, влияет или же не влияет на него.

М.И.: Интересно, что у Влада Гагина (поэта, сооснователя журнала stenograme) появились маршруты, которые он комментировал так: «Бывало, что я выхожу из дома, отправляюсь прямо на семинар, а потом в ДК Розы».  Он взялся их рисовать, когда я попросила обозначить связи между точками. А вот у Аллы — никакого давления топографии.  Ближе к опыту Влада — карта Александра Скидана. У него тоже один маршрут,  и он рассказывает опыт проживания; только не в рамках недели, а в течение многих-многих лет.

К.Ш.: И этот маршрут, в отличие от маршрута Влада, существует только на карте, в каталоге и в голове Александра Скидана. Если мы, взяв все собранные материалы, решимся воссоздать образ общего города, то увидим, что на одних и тех адресах соприсутствуют разные места.

Мы попробовали собрать город всех мест, среди которых многие уже не существуют, и потому мы фиксируем в том числе воображаемый город.

И лично мне нравится, что в этой истории нет времени, оно размыкается, набирается из ритмов городского взаимодействия. Скидан-то рисует карту здесь-и-сейчас, но  все точки — из прошлого. И в каком-то смысле стирается грань между прошлым и будущим; вот в комнатке с афишами есть воображаемая афиша, датированная 2020 годом, совместный вечер Мазина и Волоховой «Шкура в кабинете».

Д.Б.: Хотелось больше узнать про многомерность: кажется, что в части, где вы экспонируете Мазина, Скидана, Арсеньева, сгруппировано больше всего реплик о том, что говоря о Петербурге, мы говорим о соприсутствии нескольких городов, которые наложены на одно физическое пространство.

В.З.: Есть еще карты Виленского и Цапли (Ольги Егоровой, художницы, члена группы «Что делать», тьютора Школы вовлеченного искусства), — которые вместе с Мазиным и Скиданом полагают, что единовременность важна. Практически каждая карта говорит о том, как разные пространства, разные города сосуществуют в одном.

М.И.: Хотела добавить про Скидана: когда он говорил о местах, которые более не существуют, он очень точно называл время и причину закрытия места. Очень методично: «Дом литераторов сгорел…»

К.Ш.: «А кинотеатр „Спартак“ горел дважды»!

М.И.: Момент потери места очень значим; еще он часто говорит — «А сейчас там отель Radysson или кафе, ничего общего не имеющее с прошлым». Через это чувствуется связь с настоящим, поскольку собеседник понимает, что было и почему оно кончилось.

П.З.: Отчасти у Маши Годованной (художницы, режиссера экспериментального кино, соосновательницы квир-феминистистской аффинити арт-группы «Нежелательная организация») похожая история: она говорит, что на данный момент в городе нет ничего, кроме группы, с которой она сосуществует в творческом порыве.

В.З.:  Интервью с Машей — пример того, как ломается наша исследовательская логика. Она сказала: «Мне не важны места, мне важны процессы». И с этим интервью было очень сложно работать. Та же проблема появилась и с Шубиным, который сказал, что очень странно приходить к музыканту и говорить с ним о пространстве, — наш разговор с ним шел через запинку, но в итоге нарисовалась абсолютно другая карта.

М.И.: Было очень тяжелое интервью. Ты спрашиваешь человека: куда вы ходите? Он отвечает: Да никуда, на Пушкинской сижу. И на чужие концерты не хожу, у меня свои есть. Мы вышли из Галереи экспериментального звука и думали, что провели абсолютно пустое интервью, но потом поняли, что его обязаны включить в общую экспозицию, потому что его рассказ — декларация значимого отсутствия пространства. Это ровно то, что расширяет рамку разговора, которую мы задаем. Беседы с ним и Машей — это наши удачные неудачи.

К.Ш.: Еще замечу насчет моментальности. Стоило бы нам прийти к людям месяцем раньше или позже, карты были бы другими. Но они получились такими, и здесь действует правило психоанализа: то, что ты говоришь, ты говоришь сейчас; то, что ты не говоришь, — тоже не говоришь сейчас. Это очень плодородная вещь. Границы нестатичны.

В.З.: Для меня принципиально важно, что мы стараемся все утверждать с информантами, чтобы они были участниками, влияющими на то, как формируется выставка. Интересно строился и процесс утверждения, потому что правки вносили очень по-разному. Саша Абакшина внесла только одну. Я спросила: «Почему?», и она ответила: «Я как режиссер, работающий с интервью, понимаю, что человек никогда не узнаёт свою речь; я не узнала свой текст, но я знаю, как действует этот эффект». Повторюсь — была важна история про моментальность.

Д.Б.: А были правки в духе «Я бы еще добавил…»? Желание дополнить карту? 

В.З.:  Было так, что мы выключали диктофон, и человек вдруг вспоминает: «Аааах, я не дорисовал»! Мы предлагали вновь включить запись и дорисовать. Пару раз так случалось.

Д.Б.: Думали масштабировать проект: позвать больше участников, взять смежные с культурой сферы?

В.З.: Каждый наш информант говорил — ой, вам надо надо спросить тех, тех, тех — и набиралось как минимум 10 человек. Если будем расширяться, придется задавать новую сетку критериев.

П.З.: Кроме того, по возрастному принципу у нас «выпал» весь срез старшего поколения: те, кто родились в 30-40-е.

К.Ш.: Могли бы поговорить с [Сергеем] Стратановским (поэтом) или Борисом Останиным (заведовавшим «кафедрой поэзии» в «Свободном университете»).

Д.Б.: Для вас было важно наблюдение за опытами самоорганизации, которые проходят вне крупных институций. Обращались ли вы в подготовке к проекту «Открытые системы», запущенному музеем «Гараж»?

М.И.: Забавно, что благодаря «Открытым системам» мы с Витой и начали проект.

Я работала в архиве «Гаража» этим летом — поскольку мы с Витой взялись исследовать современные квартирные галереи, пытаясь понять, зачем их делать в 2018 году? Логика советских галерей понятна — доступны тексты, есть специалисты, пишущие об этом; но к чему это сейчас, когда худо-бедно идет институциональная жизнь? Неясно.

Мы взялись знакомиться с кураторами, ходить к ним в гости, брать интервью — потом поехали в «Гараж» на конференцию «Факультет выходного дня», презентовали проект и поняли, что попали в какой-то нерв. Мы получили волну вопросов, столкнулись с живым интересом.

Так меня пригласили на Архивное лето «Гаража»; и я сидела, работала, и решила написать на ФБ пост, посвященный тому, что галерея «Егорка» в этическом смысле — трава. Пришла мне на ум такая исследовательская метафора; пост прочитала Виктория Рыскина (координатор культурной программы «Новой Голландии») и предложила поработать с Костей.

Кроме того, опыт «Открытых систем» очень помог в выстраивании методов проекта. Когда мы только начинали проект с квартирными галереями, я сильно озадачилась: как не стать объективирующим, экзотизирующим исследователем? Сейчас мне понятно, что нужно вырабатывать этические правила — например, каждому информанту сообщать, как будем использовать материалы беседы, на каких конференциях или в каких публичных проектах эта информация будет представлена. Стараться обозначать каждый следующий шаг. И, столкнувшись с архивом «Гаража», я поняла, что за образом единой, монолитной институции скрываются такие же исследователи, которых парят те же вопросы, что и нас, те же этические заморочки. Они сталкиваются с теми же проблемами, а, может, и большими — поскольку в их случае прибавляется и недоверие к институции.

В.З.: Мы стремились отказаться от экзотизации и в анализе материалов; мы специально не стали строить оси «альтернативная / институциональная культура», потому что такие разметки производят жесткие противопоставления. Нам в первую очередь хотелось проанализировать то, как люди работают и вне институций, и внутри них.

Д.Б.: Да, такая ось плоха, потому что она сразу производит гетто «контр-культуры».

К.Ш.: А на примере биографии каждого мы видим, что каждый герой существует и в пространстве личного жеста, где институциональность не требуется в принципе, и в пространстве институции — причем в ней он не просто служит. У нас нет ни одного человека, который бы сказал так: «Днем работаю в „Пятерочке“, а вечером для души делаю искусство». Такого нет.

В.З.: Непонятно, где проходит граница. Что есть культура и что она в себя включает? Эта выставка — проблематизация пределов культуры.

Д.Б.: Хорошо; получается, вы первично обозначили проблему. Как вы планируете работать дальше?

К.Ш.: У выставочного пространства и самого проекта есть важный посыл сдержанного оптимизма насчет сегодняшней ситуации в области производства смыслов. Мы хотим говорить о процессе; о том, что создавать культуру всегда было сложно, это был процесс, сопряженный с движением против, сопротивлением среды — пусть даже сегодня нам может казаться, что те же девяностые были временем свободы. Сейчас практически в каждом интервью обозначен момент входа в культурное поле, момент, когда герой знакомится с другими, и это знакомство меняет и его, и тех, кто внутри поля. И, минуя эту точку, наши информанты берутся менять реальность, которая, как и «сообщество», тоже спорный и всеми захваченный термин, но всё же. Сдержанный оптимизм — вот наш посыл.

Ну и хочется сделать всё более масштабным; обратить эту выставку в, если можно обратиться к такому славному слову, «атлас» культурной жизни Петербурга. Потому что сейчас, конечно, проект представлен на стадии «все, что мы успели, с теми, кто согласился».

Д.Б.: Прекрасная формулировка, описывающая многие проекты!

К.Ш.: Да, но хочется развернуть его сильней; представить метод, который, как мы надеемся, интересен не только нам. Поделиться опытом описания Петербурга, который, возможно, будет актуален не только для жителей города, который можно перенести на другие выставочные площадки.

П.З.: Во время подготовки мы много размышляли об архивах и архивировании, пытались понять, как не превратить материал в пыльную вчерашку. То есть, не говорить о прошлом, а говорить о настоящем, производя ревизию прошлого.  Для этого, наверно, вернемся к идее, появившейся на промежуточном этапе — идее экспонирования артефактов, связанных с нашими местами и героями.  Этого мы не успели сейчас.

В.З.:  И, когда я готовила набросок исследовательского текста, у меня постоянно возникала метафора разговора. Мы стремились не просто показать истории героев, а дать им возможность поговорить друг с другом, дать возможность зрителям вступить в этот разговор. Этот проект — демонстрация такого желания.

Каталог выставки-исследования «Ревизия: места и сообщества», содержащий все 14 интервью и ментальные карты, подготовленные информантами,  доступен на сайте книжного магазина «Порядок слов».