Поэт Роман Сергеевич давно не делал вовлеченных интерактивных вещей, а ведь это хлеб и соль для поэта, вытащившего себя из уютной книжной кельи на продуваемый всеми дискурсивными ветрами социо-простор. И вот подвернулся такой случай: фестиваль Арт-проспект, который на деньги международной организации CEC ArtsLink популяризует паблик- и урбан-арт в наших болотах, бросая вызов привычным представлениям об общественном пространстве, национальности и культуре и осуществляя миссию по вовлечению жителей в жизнь города. Тема фестиваля этого года — «Пища для ума». Велико, конечно, рвение воспринять эту тему буквально. Так поступили большинство участников фестиваля, организовав целую серию соседских обедов, районных кейтерингов и даже построив настоящую уличную «Народную кухню» (Бюро Дютур). Роман Сергеевич тоже не избежал подобного искушения, что, однако, потом не помешало его «Съедобным стихам» вышагнуть за пределы тематизации и материализоваться въяве.

Но по порядку. Прочитал однажды Роман Сергеевич, что в разных религиях святые испытывали чудесные превращения и получали новые умственные способности после поедания ими разных писаний, свитков и произнесения определенных молитв. Стать святым и мудрым было куда проще, если не просто читать, а съедать свитки. Свитки ели пророки (Иезекииль), апостолы (Иоанн Богослов) и преподобные (Ефрем Сирин). Жил в VI веке и святой Роман Сладкопевец, который был усерден и старателен, но не даровит голосом, сочинял гимны, но без блеска. Тогда к нему явилась Богородица и наказала съесть свиток, Роман съел свиток и обрел дар к написанию и пению гимнов. Голос Романа стал сладок, а песни слагались на раз. За свой поэтический дар он занял почетное место среди церковных песнописцев и был наречен Сладкопевцем.

Эта история так запала в душу Роману Сергеевичу, что он тут же решился перенести ее в нынешний день и вместо церковных гимнов испробовать написать, произнесть и съесть секулярные стихи. Купил Роман Сергеевич роллы пшеничные, которые длинные как свитки и по структуре на бересту похожи. Стал пробовать писать на них разными кетчупами да варениями, но все либо подтекает и буквы смазываются, либо не сохнет и ролл собой увлажняет. Остановился тогда Роман Сергеевич на искусственных, но безвкусных, сухих, но водорастворимых пищевых красителях — они как акварель яркие и неприхотливые, быстро сохнут, и есть их можно без вреда животу. Решено: наутро купили разномастную начинку — овощи, зелень, соусы, сыры, ветчину и хумус. Придумал Роман Сергеевич меню с литературными аллюзиями, наподобие таких: «Я вернулся в мой город знакомый до слез (с острым перчиком)» или «Ешь ананасы рябчиков жуй, час твой последний приходит буржуй (с мясом и кетчупом)». Развернули все это дело прямо в сквере Товстоногова за домом Политкаторжан, на полевой «Народной кухне», построенной датским «Бюро Дютур». Кухня хорошая, по дизайну советские кафетерии 60-х годов напоминающая, только вот собранная из палет крыша непогоду нашу петербургскую не могла остановить и дождик пропускала. Но мы ее клеенкой укрыли и возрадовались. Роман Сергеевич написал для затравки пару собственных текстов. Пока писал, тут же не преминули заглянуть местные алкоголики (диалог с одним из них записан ниже). Таков уж удел любого паблик-арт проекта в России: даже на относительно благополучной Петроградской стороне, у Троцкой площади — в сердце города — арт-объекты могут быть просто сломаны, как случилось с «Мемориалом политкаторжан» (Александр Теребенин), который сразу же в день открытия сорвала одна бабуля-небожий-одуванчик, а также могут быть попросту украдены, как половина работ студентов Школы Розы (у Андрея Андреева украли боксерскую грушу). Пространство двора, сквера, улицы по задумкам паблик- и урбан-артистов смещается и остраняется, но еще не понятно — для кого больше: для самих художников, попадающих в новые для себя т. н. сайт-специфичные условия, или для жителей, которым вместо любопытства и агрессии предлагается участие, на которое у одних нет времени, у других внимания, у третьих доверия. Любой паблик- и урбан-арт как лакмусовая бумажка выявляет степень этого доверия в конкретном обществе, отражает уровень настороженности к чужакам, к новым аудиовизуальным аттракторам — малым архитектурным формам, полезность которых подчас не проходит испытание местными жителями, оставаясь в большей степени потенциально идеальным, нежели реально действующим объектом.

Но съедобные объекты, казалось бы, уже включают в себя сиюминутное насыщение, взывают к чувству голода, так и подмывая случайного прохожего прихватить их домой и накормить семью. Такова работа Дианы Шпунгин «Ты это запомнишь и 1664 воскресенья (Черный квадрат)» — инсталляция из картофеля, бумажных пакетов и рецептов семейных блюд, которая за 4 дня фестиваля была буквально разнесена горожанами и горожанками по домам и кастрюлям. На этом нашем общем пищевом инстинкте и решил построить свои «Съедобные стихи» Роман Сергеевич. Безусловному рефлексу собаки Павлова, у которой при виде мяса выделялся желудочный сок, Роман Сергеевич решил задать свои поэтические условия и предложил провокативную на первый взгляд идею: воспеваемое веками поэтическое вдохновение — это не метафизическое сошествие дара к сочинению гениальных и не очень строчек, а материальная операция трансформации собственных безусловных рефлексов и аффектов в символическую форму письма и речи. Написание поэзии материализует ментальное пространство стиха, а устный акт прочтения через голос дает стиху реальное временное измерение. Потом, написанные на еде и произнесенные над едой слова тем же оральным способом возвращаются в наши тела и синтезируются в нейромедиаторы серотонина или гормоны «радости», регулирующие нейрональные сети нашего мозга на предмет настроения и того самого пресловутого вдохновения.

Далее последуют некоторые отрывки из диалогов Романа Сергеевича с горожанами. Диалоги даны от первого лица.

—Вот че это ты пишешь, а? Вот нахуя ты на лаваше пишешь? Вот скажите мне — вы секта, вы секта, да?

Я поднимаю голову, надо мной нависает пьяная ряха мужика, дышащего перегаром. Я на секунду задумываюсь: а ведь и вправду современное искусство — это секта, паблик-арт для подпитых местных мужиков — это сектантство. Здесь круг замыкается. Современное искусство сегодня пытается разорвать порочный круг постмодернистских взаимоаллюзий и прорваться к истинностному модусу говорения, будто раннехристианские мученики самозатачивает себя в пещеру на хлеб и воду, чтобы вернуть образу и слову сектантскую (модернистскую, романтическую, реалистическую) серьезность. Но это для нас — условной секты «contemporary art» — круг замкнулся, а для подпитого мужика с осоловелым взглядом напротив меня он еще и не размыкался. Поэтому я снова отвечаю рационально, но не дидактично: нет, уважаемый, мы не секта, это съедобные стихи. А съедобные они потому, что в русской культуре до сих пор сильна традиция разделения пищи духовной и физической, но я — поэт Роман Сергеевич — предлагаю преодолеть это разделение одним жестом, соединив письмо, чтение вслух и поедание.

Лицо мужика искривляется: и че?

Ничего особенного, я просто предлагаю написать стихотворение, которое потом можно съесть.

—Давай я напишу!

У вас есть стихи? Берите кисточку, вот краска, пишите!

У меня нет стихов, но есть истины. прописные истины, они коротки и понятные. Написать?

—Если эти истины вы считаете стихами, то пишите.

—Не стихи это ни хуя, но истины своими словами. Написать?

—Пишите, вот вам кусок лаваша, пишите ваши истины.

Мужик мнется, но не уходит, отходит к дружкам, говорит им: я этим сектантам истину предлагаю написать, не хотят, боятся правды. Те ржут, вращая мутными белками. Мужик возвращается, нависает, дышит перегаром, сопит, смотрит, потом машет рукой в пустоту и, тяжело вздохнув, уходит, так и не взяв кисточку. Истина остается не выговариваема. Великий исихазм народа русского снова берет верх. А я в это время думаю о том, что любой паблик- и урбан-арт на российской почве не просто обретает самобытность (это было бы слишком ориентальным измышлизмом), но прежде любой комфортной взаимности и признания наполнен различными не желаемыми аффектами и соседствами, влекущими за собой амбивалентные психические последствия, включающие связи агрессии и желания.

Мои мысли прерывает стая участниц «Социально-досугового отделения граждан пожилого возраста» (проект «Babushkas» Наташи Тихоновой). Бабушки на секунду напоминают своей ртутной подвижностью и безостановочным говорением активисток из отрядов «Путина», но оказываются пожилыми петербуржанками творческих профессий. Одна, самая активная дама в шляпе и кружевах сразу заявляет, что писать стихи ей некогда, но она сейчас прочтет стихотворение, а мы его сами за ней запишем. Дама читает конечно же Марину Цветаеву, записать за ней не представляется возможным, поэтому позже я сам напишу другое стихотворение Цветаевой:

Глотатели пустот,

Читатели газет!

Газет — читай: клевет,

Газет — читай: растрат.

Что ни столбец — навет,

Что ни абзац — отврат…

Следом за «Babushkas» подошел худосочный долговязый молодой человек по имени Иван и съел мой стих. Это было так: Иван спросил, есть ли среди написанных стихов мои стихи, я показал ему на парусящий на ветру ролл со своим стихом. Иван вежливо попросил завернуть ему начинку именно в мой стих, а во время заворачивания начал расспрашивать меня, стоит ли ему становиться поэтом. Иван вроде как очень хочет быть поэтом, но не понимает, на что же современные поэты живут сегодня. Я не стал отговаривать Ивана, сообщив, что поэтом он может быть и без отрыва от своей основной профессии, как и завещал нам Виктор Шкловский. Стих оказался огромным, поэтому Иван поделил его со мной пополам. Так мы вдвоем ели мой стих, на боку которого ярко красной пищевой краской горели литеры: «Я — это я».  У меня, наверное впервые с тех пор, как я отучился отгрызать заусеницы на пальцах, возникло острое ощущение, что я ем себя. Этимология слова самоедство по заветам того же Шкловского заново ожила и заиграла всеми вкусовыми сосочками моего языка. Будто первочеловек Пуруша творил в этот момент мир из частей своего тела.

Потом пришел арт-психолог Леонид Цой и, так как роллы для письма кончились, выбрал уже написанный и развешенный лаваш с детским четверостишием про Родину. Про Родину я люблю, сказал бывший участник небезызвестной арт-группы с одноименным названием. Когда Леня уже уплетал с аппетитом стих про Родину, вернулась мама с девочкой, которая, как выяснилось, старательно выводила этот самый стих, а потом ушла в ожидании, пока ролл с буквами просохнет. Девочка никак не могла найти свое стихотворение среди развешенных и уже готова была заплакать, но — надо отдать ей должное — не заплакала. Во избежание первых слез я подскочил к девочке и начал успокаивать, предложив ей вместо стиха про родину съесть какое-нибудь другое стихотворение, например про улицу, которая пьяна. Мама в ужасе от такой перспективы вскинула брови, но Леня Цой, стоит отдать ему должное, приятным голосом опытного психолога разрядил ситуацию: «Простите пожалуйста, это я съел ваше стихотворение, но я могу поделиться с вами». Сам Леонид позже опубликовал в своем инстаграмме видео со таким комментарием: «прихожу на арт проспект, а там роман сергеевич осминкин кормит стихами. и вот маленькая девочка написала как специально для меня — и ушла. я съел, а она возьми и вернись. кто, говорит, съел мою родину? {родина} — это больно».

Куратор фестиваля Сьюзан с дочкой написали известный стих Томаса Эллиота The Hollow Men (Полые люди), начальные строки такие:

We are the hollow men

We are the stuffed men

Leaning together

Headpiece filled with straw. Alas!

(Мы полые люди / Мы набивные люди /Труха в башке, /Как в мешке. Увы!).

Ближе к вечеру подошли два школьника лет двенадцати. Получив ответ, что тут кормят съедобными стихами, школьники похихикали, но сразу не ушли, а отошли в сторонку и начали маячить вокруг, подначивая друг дружку написать стих и поесть нахаляву. В тоге чувство голода победило школьное пацанское отвращение ко всякого рода стишкам и они, набравшись храбрости, подошли ко мне сходу выпалив: мы готовы написать стих, но только две строчки.

— Отлично, ответил я, пишите. А что за стихи? Из школьной программы?

—Не, с обидой в голосе ответили школьники, — мы сами сочинили.

—Круто, — сказал я и подложил школьникам пустую поверхность ролла.

Через минуту на ролле кривым почерком было начертано:

Лето солнце жара

Сидеть в контакте до утра!

Отличное двустишие, сказал я, вот это настоящая поэзия, которая отражает интересны современных подростков. Прочитайте его вслух и можете положить в него любую начинку.

Школьники снова начали переругиваться, кто из них будет читать написанное двустишие, так как никто не хотел «выходить к доске». В итоге более худой школьник выпихнул пухлого и тот, поняв, что на него уже смотрят с любопытством все собравшиеся вокруг, выпалил скороговоркой: летосолнцежарасдетьвконтактедоутра.

Одной экстравагантной особи без пола и возраста понравилось уже написанное кем-то двустишие «Министры падают как бутерброды — обычно лицом в грязь» и он (а) даже проговаривал (а) про себя это словосочетание, шевеля губами: в грязь — это хорошо, в грязь — это верно. (как позже выяснилось это был перифраз старой еврейской поговорки К. Л. Берне, члена писательской орг-ии Молодая Германия, идейно подготовившей Революцию 1848 г).

Поразил меня и мужчина, писавший с высунутым языком ставший притчей во языцех стих одного из детских советских поэтов:

Сегодня праздник у ребят,

Ликует пионерия!

Сегодня в гости к нам пришел

Лаврентий Павлыч Берия!

—Вы правда готовы съесть стихотворение про Берию? — уточнил я.

—Еще как готов, аж слюнки текут, так и хочется съесть всех этих Берий, ухмыльнулся мужчина.

Было еще много неожиданных и замечательных коммуникаций с самыми разными людьми. В итоге получился микросрез поэтических и пищевых предпочтений разных социальных, гендерных и возрастных групп — от детей дошкольного возраста до восьмидесятилетнего Марка Анатольевича, читавшего длинный текст Пастернака по памяти, от филолога Валерия, пришедшего специально познакомиться с Романом Сергеевичем до смешливых студенток, помимо стихов возжелавших еще и «обнимашек». Этот срез, впрочем, было бы некорректно пытаться каким-либо образом укладывать в выборку или подводить под статистику. Для меня куда важнее сам факт соучастия, партиципаторный импульс доверия и тяга к письму у самых случайных граждан. Мы завернули более полусотни роллов и прочитали соответственно столько же стихов. Или даже больше, так как некоторые, голодные не столько до еды, сколько до чтения поэзии, решили просто прочитать свои любимые стихи, что не только не увело концепт съедобности обратно в эмпиреи идеализма, но оказало благотворное воздействие на аппетит остальных участников и гостей фестиваля. Остается только добавить, что все это время на деревянном помосте напротив нашей поэтической кухни иностранные участники Арт-проспекта из группы Космолоджим в своем перкуссионном перформансе («Вкусный счет») извлекали из импровизированных кухонных тамтамов — поварешек и кастрюль — некое подобие ритуальных ритмов и двигались им в такт. Эти звуки и движения вошли в такую комплиментарную сцепку с поеданием стихов, что порой казалось, будто поэзия в это мгновение вернулась к своим первоистокам и вот-вот растворится в белом шуме магического коммунизма языка.