«Группа поддержки встревоженных эросом»

27 октября — 23 ноября, Коммунальная галерея «Егорка»

В середине осени в Петербурге произошел внезапный всплеск художественных событий, тематизирующих любовь: выставка «Безлюбовное пространство» в Евангелическо-лютеранской церкви св. Петра и Павла (16 — 21 октября), «формула любви.фест» в Этажах (3 — 4 ноября), и наконец выставка «Группа поддержки встревоженных эросом» в Коммунальной галерее «Егорка» (27 октября — 23 ноября). По сравнению с первыми двумя событиями, где в текстах кураторов и художников явно выражена «тоска по любви» (что-то, чего нет, или если есть, то мало, и нужно больше), выставка в Егорке предстает хрониками с места ожесточенных сражений — любви тут предостаточно, и некоторые предпочли бы поменьше.

Если быть точнее, «Группа поддержки» посвящена не любви, а состоянию влюбленности. Это, в каком-то смысле, переход от теории к практике, от отвлеченных прекрасных идей к реальности, в которой оказывается, что «все сложно». Замысел выставки, как сказано в описании, вырос из синхронных влюбленных тревожных состояний кураторок галереи — Анны Терешкиной и Анастасии Макаренко. Поддержав друг друга в борьбе с вызванной влюбленностью тревогой, Анна и Анастасия решили пойти дальше — создать поле для коллективной поддержки, вывести любовную речь из гетто сугубо личного в пространство общей рефлексии.

Любые поползновения к идеализации любовного чувства здесь с порога пресекаются категоричными «кураторскими тезисами»: влюбленность — это тревожность, уязвимость, потеря контроля; это может быть неприятно, стыдно, страшно; тревога сопутствует ответной и безответной любви, ощущается в отсутствии и в присутствии объекта. Самый позитивный из тезисов гласит: «становится легче, если долго идти, долго идти и разговаривать, писать об этом тексты, песни, рисовать, фотографировать это», к чему кураторки и приглашали участников в целях взаимной поддержки. На предложение, к их удивлению, откликнулось более тридцати человек, и выставка стала самой масштабной из до сих пор проходивших в «Егорке».

Удивительным оказалось не только количество, но и разнообразие участников. Здесь есть художники из разных городов и стран (Омск, Новосибирск, Киев, Витебск), работающие в совершенно разных медиа, профессионалы, художники выходного дня и совсем не художники, желающие и имеющие что сказать на предложенную тему. В результате, в создавшейся констелляции авторов тут с одной стороны те, для кого эта выставка вообще первая в жизни, а с другой, например, Николай Олейников. Представленная здесь его работа «Я вскочил с постели в холодном поту, мне снилось, что восстание невозможно», созданная при участии швейного кооператива ШВЕМЫ, в прошлом году экспонировалась на выставке «Не кажется ли тебе, что пришло время любви?» в рамках «Удела человеческого» в ММОМА, где Олейников единственный представлял Россию. И там она соседствовала, среди прочих, с произведениями Уорхола и Йоко Оно.

В «Егорке» часть этой работы — полотно «Мое коммунике», сшитое из бывшего в употреблении постельного белья, на котором манифестарный текст постулирует неразрывность личного, эротического и политического, — из музейного зала вернулась обратно на кровать, превратившись в покрывало. И каждый может не просто полежать на произведении искусства, но телесно приблизиться к опыту «вскочившего в холодном поту». Другая часть этой же работы — большое полотно «Что я сделал: 1) проснулся среди ночи 2) сразу понял, что ты ушла от меня» — висит в конце длинного коммунального коридора, как именно здесь произнесенная фраза, превращающая всю квартиру в тотальную инсталляцию — место личной трагедии.

По-другому к теме личного и политического обращается американская художница и активистка Кейт Сейдел. Если у Николая Олейникова эротика оказывается пропитана политикой («в каждом завитке на твоем лобке — Ленин»), то у Кейт скорее наоборот — эротика вторгается в политику. В ее ч/б фотографиях из серии «Товарищ по постели», профессиональные революционеры оказываются теми, кто также подвержен романтическому чувству, рождающему особую «тревогу-товарищество» — внезапную уязвимость, становящуюся поводом для уважения и взаимопомощи.

Так же, как у Кейт в кадре скомканная футболка брошена на лежащий на полу томик Ленина, у Анны Терешкиной — обнаженный автопортрет сделан на ватмане с конспектом главы из «Капитала» Маркса. Ее работа под названием «В любой непонятной ситуации рисуйте автопортрет» сопровождается стихотворением, пылкая ритмика и лексика которого повторяют резкие линии рисунка, открывая ситуацию, когда требовательная эротическая тревога врывается в размеренную трудовую повседневность.

Совсем другая тревожность — тихая, мерцающая — в работах Марии Александровой и Анны Курбатовой. Обе они говорят в сопроводительных текстах о хрупкости влюбленных и обе работают с текстилем. У Ани это рисунки, закрытые прозрачной вуалью, на которой, оставляя разводы, проступает текст. У Маши — текстильный объект: ризоматическая конструкция, в которой сменяют друг друга плотная и воздушная вязка, а ажурные переходы приводят к мягким клубням — метафора того непредсказуемого и нестабильного пространства, в котором оказывается влюбленный и по которому можно научиться путешествовать без боли, лишь обретя абсолютную чуткость к ритму этого пространства.

Наряду с текстилем, значимым медиа становится фотография. У Александра Веревкина, Анастасии Макаренко и Насти Денисовой она выступает как средство остановить время, зафиксировать момент, поймать взгляд того, кто находится по ту или по эту сторону объектива. Сходным образом выступают рисунки Маши Ивасенко и Юри Бессеманса — влюбленных, разделенных расстоянием в 2431 км, рисующих друг друга во время сеансов видеосвязи.

Не меньше, чем изображений, на выставке текста. И это неудивительно — влюбленность толкает к речи, которой ее субъект пытается объяснить себе, что с ним происходит. И если у Таисии Шарафутдиновой и авторки под псевдонимом Любовь Бессмертных это только текст, то у многих других — обильные текстовые комментарии к изображениям и объектам.

Читать эти тексты и исследовать выставку можно часами, погружаясь в личные истории и становясь свидетелем череды признаний разной степени откровенности и скандальности. Самый сильный образец последнего — «каминаут» художника, психолога и активиста Лени Цоя в качестве абьюзера в прошлом. Его работа «Портрет мужчины в маске» — это истории бывших девушек, рассказанные от первого лица о боли, которую он им причинял. Складывающийся портрет настолько вписывается в расхожий образ Мужчины, безразличного к чувствам и редуцирующего женщину до объекта сексуального удовлетворения, что в целом работа становится убедительным свидетельством необходимости феминизма. Другая работа Лени — документация проведенного в начале года в Париже перфоманса, в рамках которого каждый желающий мог вытатуировать на теле художника свое определение любви — рядом с первой кажется чем-то вроде искупления.

В соседней комнате «Портрет мужчины в маске» отзеркаливается другим портретом — смазанным изображением двух наложившихся друг на друга лиц — за авторством Вали Петровой. В сопроводительном тексте она рассказывает свою женскую историю о бесконечном и бессмысленном самопожертвовании, спасении одного за другим мужчин, лица которых со временем стали сливаться в одно.

Можно (и хочется) перечислять и сопоставлять работы на выставке и дальше, но какую-либо концептуализацию или схематизацию это вряд ли приблизит. Здесь все слишком личное, чтобы это обобщать. Формат рецензии, однако, неизбежно выстраивает из представленных здесь «фрагментов речи влюбленных» некоторый нарратив (с неизбежными упущениями-вытеснениями), который на выставке каждый зритель складывает самостоятельно. И каждый сам волен выбирать, где поставить точку: в отважном или созерцательном принятии, угасающей тоске, гордом отречении, или же оставить знак вопроса. Ясно, что аффективный диапазон работ тут резонирует с аффективным строем зрителя, вызывая очень индивидуальное восприятие. Поэтому так разнятся и реплики в книге отзывов: от (условно) «спасибо, мне полегчало» до «как страшно жить». Но также ясно, что и для художников и для зрителей это возможность поговорить о том, о чем обычно говорят с парой-тройкой близких человек. И в этом, пожалуй, главное проявление поддержки — выставка сближает, и не только с теми, кто в ней поучаствовал, а с людьми вообще.