Выставка петербургских художников «А и Б сидели на трубе»

05.10 — 18.11.2018, ГЦСИ, Москва.

Кураторский стейтмент выставки «А и Б сидели на трубе» (куратор Олеся Туркина) сообщает (или напоминает) нам, что «коллаж-ассамбляж-монтаж» — важный метод в искусстве 20 века, что проблемы взаимодействия фигуры и фона будоражили лучшие художественные умы и сердца последних ста с лишним лет — а ещё он оказался очень востребован ленинградскими неофициальными художниками в 1970–1980-е годы.

Дальше движение уже неостановимо, как снежный ком: вот работа Евгения Рухина, который делал такие ассамбляжи из фрагментов старой мебели, верёвок, мусора, икон и чего только не, а потом коллажность и монтаж стали очень важны для Тимура Новикова, но не волнуйтесь: Тимур Петрович (как и Рухин) здесь так, для того, чтобы обозначить корни традиции. Дальше у нас «Новые композиторы» и «Инженеры искусств», а потом Семён Мотолянец, Пётр Белый, Андрей Рудьев, Шишкин-Хокусай и другие — вот вам и «А и Б сидели на трубе».

Движение раскручивается молниеносно, монтажных склеек нет или не видно, и если у кого-то возникли какие-то вопросы, то втиснуть их тут некуда.

Вопросы, впрочем, можно и не задавать. Не надо спрашивать о том, зачем, почему в единый ком слиплись коллажмонтажассамбляж. И о том, почему так уж важно было сделать этот ком концептуальной основой выставки. Оставьте вопросы при себе. Здесь место не для вопросов — а для ответов.

Ответы довольно знакомые. Судя по всему, авторы экспозиции прекрасно помнят то время, когда петербургскому искусству приходилось бороться за место под солнцем, за видимость на московском и международном фоне. Нужно было доказывать, что местное искусство достаточно современное, что оно достаточно авангардное, что оно достаточно интересное. Разумеется, знаменем этой борьбы был Тимур Новиков. И сколько бы кураторы ни писали, что его работа на этой выставке служит просто эпиграфом, очевидно, что они сами продолжают жить ровно в том же самом модусе. Здесь принято цитировать статьи Тимура Новикова, здесь всем очевидно, что именно из его круга происходят самые интересные вещи. Даже Евгений Рухин, работа которого тоже присутствует на выставке в качестве «эпиграфа» (правда, в дальнем углу), и который принадлежит к старшему для Тимура поколению, может рассматриваться, как фигура «тимуровского канона», ведь основатель «Новой Академии» много говорил об этом ленинградском художнике, в том числе и в своих лекциях.

Любопытно, что при этом переход от «Инженеров искусств» и «Новых композиторов» к авторам, формально и/или фактически не имеющим непосредственного отношения к чему-нибудь «Новому» в петербургском искусстве выглядит довольно неловко, будто ты идёшь себе, а потом не замечаешь ступеньку — и неожиданно для себя самого ухаешь немножко вниз.

Когда в основу выставки положен какой-то метод, по-разному использовавшийся и интерпретировавшийся разными художниками разных поколений и кругов, принято считать, что это выставка-исследование. Но последнюю отличает как раз отсутствие готовых ответов, неопределённость. Кураторские установки выставки-исследования не задают жёстких рамок, в них, как правило, сформулированы вопросы или уж во всяком случае мнения, не выдаваемые за истину в последней инстанции. Из подобных выставок могут произрастать новые теоретические положения/предположения — но не догматы истории искусств.

Здесь никто не задаётся вопросом об особенности и/или сущности петербургского искусства (ответ всем давно известен). Никто не скажет, по какому принципу были отобраны художники и работы, никто не станет прорабатывать какую-то теоретическую концепцию (всё уже давно известно, проработано etc). Я разве ещё не говорил, что здесь место не для вопросов?

В ГЦСИ вы можете найти массу ответов — но они не будут зависеть от того, какие вопросы вы в действительности задали.

Художественный Петербург, как он тут представлен, не слишком велик. Он кардинально не менялся последние два-три десятилетия. Здесь никто не обращает внимания на то, что после смерти Тимура Новикова прошло уже больше пятнадцати лет, гораздо важнее, что в этом году у него юбилей. В этом Петербурге не только один художник, но и один художественный критик, который, не интересуясь какой-то частью городского арт-спектра, лучше сделает вид, что её нет, чем станет говорить о ней или её критиковать.

«Название „А и Б сидели на трубе“ отсылает к известной детской загадке и отражает новый принцип, революционизировавший искусство ХХ века». «„А упало, Б пропало, что осталось на трубе?“. Логика загадки схожа с коллажным принципом, который помогает проявить невидимое…». Это цитаты из начала экспликации и её конца. Удивительно, что гораздо точнее детская загадка служит не в качестве основы выставки, а как метафора для её критики. Привычный, замыленный, повседневный взгляд приводит к возникновению слепых пятен, которые потом ни за что не разглядеть — если конечно не провести операцию остранения, не изменить оптику.