Новогодняя 7-я независимая ярмарка современного искусства «Санкт-Догвилльбург: город художников, город собак»
22-23 декабря, Порт Севкабель

За неделю до нового года в порту Севкабель прошло масштабное мероприятие — 7-я «7 независимая ярмарка современного искусства», организованная группой Север-7, и собравшая на этот раз свыше 100 современных художниц и художников. Это событие — в самом деле, одно из важнейших в независимой художественной жизни Петербурга за последний год — разумеется, не могло пройти мимо нашего внимания. Однако «Санкт-Догвилльбург: город художников, город собак» настолько превзошёл по своему размаху подводящую итог отдельно взятую точку зрения, что мы решили обратиться к формату коллективного ревью. Ниже — ряд отзывов и впечатлений посетителей и участников ярмарки, в том числе нескольких наших редакторов:

Лизавета Матвеева:

Наконец-то состоялась 7/7 независимая ярмарка современного искусства, изначально организованная с целью подорвать устоявшиеся рамки и роли безжизненного петербургского арт-рынка. Север-7 всегда стремились всех запутать, мутить воду, вводить в заблуждение. Их ярмарка — это один из инструментов для этого: переполошить немногочисленных галеристов, пробудить таких же немногочисленных коллекционеров и самое главное — предоставить себе и другим таким же институционально независимым художникам платформу как для продаж, так и для показа работ, и взаимодействия друг с другом, обмена опытом.

Ярмарка, которую Север-7 устроил в Севкабеле, больше воспринимается как выставка. Художники выстроили экспозицию, взяв в качестве прототипа «Догвилль» Фон Триера, — в итоге получился Санкт-Догвилльбург с мрачноватой церковью, тюрьмой, больницей, борделем. Эта концепция давно циркулировала среди участников Север-7 — попыткой ее реализовать была одна из предыдущих ярмарок, которая прошла прошлым летом в Лофт-Проекте ЭТАЖИ. Но там упор ушел больше на Нью-Йорк 1980-х и его маргинальные тусовки.

Можно много и долго дискутировать про аполитичность и заигрывание с капиталистической системой, но все-таки ярмарка для многих остается единственным местом для продажи своих работ (давайте будем откровенными — деньги нужны всем, а у художников часто их нет вообще), а для некоторых — и для их показа. Кроме того, ярмарка — это живая среда для общения, обсуждения, взаимообмена и взаимодействия. В связи с отсутствием в Петербурге активных выставочных площадок и систематизированной художественной критики ярмарка становится исключительным пространством солидарности и сочувствия, поддержки и взаимопомощи — всего того, чего часто не хватает каждому из нас. Кроме того, это уникальная возможность для посетителей пообщаться с участниками и увидеть новых для себя авторов.

Илья Фирдман:

О новогодней ярмарке в Севкабеле наверняка напишут в «Крапиве» серьезно, а здесь опишу только субъективные впечатления человека, который не хотел на нее ехать, опасаясь околокоммерческого винегрета в духе близрасположенной Эрарты, а потом увидел в фейсбуке, что там даже Rupression собирают свой павильон в виде тюрьмы, и уже не мог не поехать на все это посмотреть.

И это даже не совсем винегрет — детали можно различить, иногда даже проглядывает общий дух. Но само ощущение, когда ты уже заплатил 250 рублей за вход и чувствуешь себя вовлеченным в галерейную систему, чувствуешь, что глупо ходить в этом пространстве и просто смотреть и совсем не прицениваться — что правильно будет воспринимать эти работы, думая не только о возвышенном, но и о том, насколько ты бы хотел иметь какую-нибудь из них у себя дома, сколько ты готов за это заплатить — может быть, это даже и обогащает восприятие. По крайней мере, способствует лучшему осознанию твоего обычного способа воспринимать искусство.

А павильон Rupression неожиданно оказался самым стильным из всех. Со мной заговорили внутри на тему того, что на этой огромной ярмарке политические работы оказались практически у них одних, и эта тенденция печальна — а я с удивлением обнаружил, что, пройдя по всей выставке, об этом за час ни разу не задумался, хотя, скажем, на прошедшей недавно выставке «Паразитов» в ДК Розы меня политическая нечувствительность стала раздражать с первых же минут или даже ещё до начала — с вездесущим Сталиным, на сей раз из серебристой проволоки (ДК ассоциируется у автора работы с советским, а советское — с вождем всех народов), или со словом «конституция» из металлического лома (если у нас в стране не соблюдается конституция, мы все еще можем складывать это слово из льдинок!), или шелкографии с изображением трансгендера, на которой за выставленными на нас гениталиями двух видов едва можно разглядеть лицо (автор вроде как и хочет поднять ЛГБТ-тематику, но осознания у него хватает только на то, чтобы предъявить порнообъект).

И в общем, единственное, что я мог сказать (но не решился) в павильоне Rupression — что, осуществляя политическое высказывание, они нежданно выиграли у других в чисто эстетическом плане. И вряд ли это случайность, нужно анализировать ее. А само то, что на ярмарке почти не оказалось политических работ — для ярмарки как раз естественно — политика не должна продаваться. Rupression сумели этот императив обойти, отправляя деньги с этой продажи на политическое действие. Подходит ли эта стратегия для освоения другими политическими художниками? (Вряд ли — в текущей системе капиталооборота художники сами же и являются (считаются) политическим действием, на которое собирает деньги кто-то еще).

Макс Евстропов:

Очередная 7-я независимая ярмарка современного искусства была, как писали организаторы, юбилейной, т. е. 7-й, к тому же, предновогодней, и уже загодя начала устрашать своими масштабами: «более 100 современных художников», как значилось на афише (на которой изображена Годзилла, готовая вот-вот раздавить незадачливых торговцев непонятным скарбом). Ярмарка проходила в огромном ангаре в порту Севкабель, где, по замыслу организаторов (группы Север-7) был построен целый «город художников, город собак»: лабиринт лавочек-павильонов, закутков и углов разной степени открытости. Как и в визуальном решении «Догвилля», доминировала общая пространственная рамка, границы же между отдельными участками казались вполне проницаемыми. Иногда павильоны, помимо различия их содержимого, имели ещё и внешние концептуальные отличия: в городе были свои клиника, церковь и, наконец, тюрьма. К пространственному размаху добавлялся также и временной: мероприятие продолжалось целых 2 дня и имело насыщенную программу с концертами и перформансами. Так что получилось, действительно, что-то необъятное: всего было не рассмотреть. Была общая рамка, но общий взгляд был невозможен (и я не хочу сказать, что это плохо). Но мероприятие в целом странное: и не то чтобы ярмарка (никто особо ничего не продал, или не купил), и не то чтобы выставка (хотя организаторы и утверждали, что это скорее выставка — но что-то с этим было не так).

Тут следовало бы озвучить ряд общих мест, первое из которых: «нет в Петербурге рынка современного искусства…» — за которым сразу же следует продолжение: «…но такие события, как 7-я независимая ярмарка, пытаются что-то изменить в этой ситуации, причём делают это не со стороны крупных институций, а „снизу“». И это, пожалуй, самое круглое общее место — просторный такой замкнутый кружочек. Если долго и упорно поливать засохшее дерево, то, может быть, когда-нибудь оно оживёт. Не знаю, сколько ещё нужно провести 7-х независимых ярмарок, чтобы кружочек разомкнулся. Понятно, что художники и кураторы оказываются заложниками большой культурной ситуации, которую одними только их усилиями не изменить — и это, прежде всего, общая ресурсная скудость, давно уже ставшая уделом Петербурга, большого и бедного. Как раз таки крупных институций, занимающихся современным искусством, тут нет (а те, которые есть, занимаются только собой). И, главное, здесь давно уже не водятся какие-то странные невесть откуда взявшиеся большие деньги. Но эта локальная рамка оказывается встроенной также и в другую более широкую рамку культурно-экономической несвободы, которая эту скудость и обусловливает. Но, с другой стороны, большая часть художников желает спекулировать (и эта наивная жажда сродни вере в чудо). И как такое «спекулятивное» желание может пробить ситуацию «снизу», непонятно. Цены на ярмарке были, конечно, самые разные. В «Егорке», например, всё было очень демократично, но это скорее исключение. А вот, проходя мимо, слышу, как стрит-артист с именем пытается продать фотографию своей работы за 3000 р. Стрит-арт это так дерзко, да. А вот, например, человек в камуфляже продаёт что-то напоминающее боеприпасы из зелёных таких армейских ящиков. При более близком рассмотрении эти боеприпасы оказываются чем-то средним между снарядами и овощами, причём отлиты они из стали. Одна такая «луковка» стоит 15000. На что надеется этот зелёный человечек, я искренне не понимаю. Вход на мероприятие, кстати, был платный — заходите за деньги в нашу лавочку, в которой вы вряд ли что-то приобретёте.

Общее место номер 2: «петербургское искусство развивает эстетику блошиного рынка». Уделка как удел. Что ж, этот топос был воплощён тут сполна. Художники прицепами привозили своё искусство. Было много довольно странных и занятных объектов — в особенности то, что сделали хозяева ярмарки Север-7. В центре предпраздничного города художников-собак стояла некро-ёлочка с черепами, неподалёку располагался весёлый и странный храм (собственно павильон Севера-7), убогое сооружение с барабанной тарелкой вместо колокола и алтарём-прилавком, самодельная деревянная готика. Всё было как из какой-то хтонической сказки. Над детским павильоном нависал огромный красный осьминог (по забавному совпадению символ женских протестов в Нью-Йорке). Рассеянные то там, то сям по довольно разреженному пространству ярмарки «Паразиты» тоже выдавали традиционно странное (например, ювелирные изделия из волос и ногтей от Вовы Лило). Были ещё чьи-то прекрасные скульптурные работы — Венера из гречки и Геркулес из геркулеса. Белорусское искусство, привезённое контрабандой, было расставлено прямо вокруг автомобиля, на котором приехало. У «Непокорённых» были очень красивые, высокие серые стенды, не из говна и палок.

Но самым прекрасным местом в этом «городе художников, городе собак» оказалась тюрьма — закуток, подготовленый командой Rupression. Там были принты с рисунками и письмами заключённых анархистов, принты с работами художников о пытках и солидарности, там можно было купить мерч в поддержку фигурантов «дела Сети» и подписать для них открытки. Ещё там были трогательные картонные макеты тюремных интерьеров, и вообще — это было самое осмысленное место на ярмарке. Сейчас я думаю, что включать павильон «тюрьма» в город художников-собак было довольно смелым шагом со стороны организаторов — и потому, что это вообще смело по нынешним меркам (вряд ли какая галерея за такое возьмётся) — но также и из-за этико-политического перекоса: после посещения «тюрьмы, где можно всё», всё прочее на ярмарке как-то обесценивается (но это не проблема тюрьмы, а проблема всего того прочего, что пытается во что бы то ни стало оставаться аполитичным).

Цианид злой (этот современный художник) проводил рядом с тюрьмой перформанс — продавал свою душу, а если бы её кто-то купил, то все вырученные деньги были бы потрачены на благотворительность (на поддержку тех же Rupression). По ходу номера цианид изготавливал магический объект, заключающий его душу (всё делалось из хлеба вперемешку со свежей кровью этого современного художника — но, возможно, были ещё какие-то другие ингредиенты). Этот объект, собственно, и должен был быть продан. Душа выставлялась с предпраздничной скидкой в 50% — 33333 р. вместо 66666 р. Если не ошибаюсь, цианид продаёт душу уже третий раз. Но у меня такое впечатление, что он делает это всерьёз, поэтому на самом деле не особо-то и желает, чтобы её кто-то купил. Или же здесь обыгрываются / запускаются в ход те же самые спекулятивные механизмы, которые заставляют продавать металлический лук-снаряд за 15000 р. — только с надеждой сделать так, чтобы спекуляция вдруг стала работать на благую цель. Души этот современный художник так и не продал, зато продал зубы и, кажется, 1 глаз.

Признаюсь, у меня не было задачи писать о ярмарке, поэтому я успел рассмотреть на ней совсем немногое. По идее, она должна была стать ещё и каким-то местом коммуникации между художниками или кураторами, однако всё было примерно так же, как в настоящем Санкт-Догвилльбурге: среди художников было намного меньше фланёров, чем обывателей, сидящих по своим лавочкам (торговля искусством принуждает к оседлости, да). Но, возможно, я просто всё пропустил, и этот-вот текст сам является свидетельством дискоммуникации, но уже с моей стороны.

Я шёл на это мероприятие от партии мёртвых, которая как-то должна была примоститься к анти-юрте самогипноза, построенной «Пайдейей» (анти-юрта названа так по аналогии с анти-кафе — тут нужно платить за время, и, зайдя внутрь, следует заняться самогипнозом). На ярмарке я развернул чисто спекулятивную деятельность — собирал мёртвые души, принимая в партию всех желающих (и даже сам, наконец, в эту партию вступил). Не буду скрывать, у меня были предубеждения насчёт этого ивента. Я пришёл с плакатом, на котором на фоне флага некророссии (российского триколора в чёрно-белом исполнении) значилось «зависть, скупость, грусть» (в лакановском, прошу пардона, психоанализе зависть, скупость и меланхолия — это три формы неспособности к наслаждению). В целом таким предубеждениям сложно было не оправдаться. С таким плакатом у нас хоть куда.

Роман Осминкин:

По 7-й ярмарке Совриска: питерская культура скорее жива, чем мертва, но мертвечинкой тоже не брезгует. Бывшая индустриалка — ангар, трушная атмосфера — такой Берлин 90-х, ещё не зашкваренный джентрификацией (только в Берлине нет большой воды как в Питере), или маленькая Арт-Москва в лучшие годы. А вообще касаемо трендов — сегодня без архитектора ни одна институциональная выставка не обходится, а здесь каждый художник такую diy-архитектуру забацал, даже можно без искусства было бы как в иммерсивном театре водить зрителей и показывать художников в клетках. Что привело более сотни художников под крышу огромного холодного ангара, мелкобуржуазная ли тяга торговать своим искусством напрямую, а не гранты сосать и перед государством заискивать? А тут еще капиталист «проклятый» (мажор-институции) «потирает руки» — как бы апроприировать любую свежатинку и живинку. Но рынка в Питере как такового нет, и свою аудиторию ярмарке еще только предстоит воспитать и научить «плохому» вкусу к современному искусству. Поэтому из очевидных плюсов пока это внутренняя коммуникация художников в течении этих двух дней, разделяющих не только общее пространство, но и буквально кусок хлеба. Теперь следующим шагом по хорошему было бы эту горизонталку и самоорганизацию сделать более осмысленными. То бишь понятно, что для большинства продажи — не самоцель, отсюда и возникает возможность иного (иных) целеполаганий: проблематизировать устоявшиеся стереотипы о питерском искусстве как о «блошином» рынке или андеграундной «духовке» или — что немаловажно — осмыслить свое амбивалентное прекарное положение творческого работника и торговца прекрасным в этом месте и времени.

Мария Николаева:

Мне кажется, что вышло очень здорово — на ярмарке получилась золотая середина между масштабностью, грандиозностью затеи и таким андеграундным раздолбайством. Всё выглядело очень разношёрстно, например, напротив меня соседствовали гладковыкрашенные стенды «Непокорённых» с приставленным арт-консультантом и сеточки с лубочной живописью художника Бутенко, который пол-ярмарки проспал на бо́чке. И это круто! Инициаторы события Север-7 сознательно дали пространству порта свободно зарасти всеми видами изобразительного искусства, которые нашлись в городе, и да, может, это смотрелось не очень благородно, но точно живо и интересно.

Катя Иванова:

В Санкт-Догвилльбурге я побывала как бы проездом — времени и сил для осмотра было немного, а масштабы города только усиливали тревогу, мешая сосредоточиться хоть на чем-нибудь, ну т. е. как если бы я оказалась в городе, о посещении которого всегда мечтала, всего на час, зная, что это никогда не повторится (и в этом какая-то специфическая не коллекционерская, а искусствоведческая жадность).

Поэтому я просто бегала туда-сюда по основным магистралям, и осмотреть успела лишь главные городские сооружения. Из этого беглого осмотра Санкт-Догвилльбург предстал, в общем, вполне типичным российским городом. В нем, как и положено, нищета и бардак — и искусство преимущественно бедное, и посетители тоже, заборы все какие-то покосившиеся, построено все невесть из чего, но где-то вдруг внезапная неуместная роскошь. В городской церкви воцарилась хтонь — фимиам курится, а вместо образов — скалятся черепа. Поликлиника вроде есть, но как она работает, я не поняла (поняла только, что там можно много всего купить). Зато тюрьма в этом типичном российском городе не бутафорская, а самая настоящая — экзистенциальный провал посреди всеобщего мрачного карнавала. И ведь это же мрачность программная — благополучный город Догвилль-бургом не назовут. Поэтому и детский остров — возвышающийся надо всем огромный красный осьминог — в городе где трудно согреться, полечиться и отдохнуть, но легко вступить в «партию мертвых», кажется чем-то зловещим.

И вроде бы здесь самоорганизованная выставка-ярмарка, на которой каждый сам по себе и делает, что хочет, а не четко спланированный кураторский замысел, но то ли это все-таки он (дьявольски-хитрое кураторство группы Север-7), то ли чудо самоорганизации, когда элементы системы производят новое коллективное тело «типичного российского города», не ведая, что творят. Впрочем, это если в целом, ведь по отдельности-то все очень разные, но чтобы это понять, нужно тут «заходить в гости в каждый дом», выслушивать истории хозяев — т. е. оставаться жить и работать, о чем мне во время моего туристического визита оставалось только мечтать.