«Инфодемия: заговор»
Фрагмент работы Екатерины Степпе «FemDom l»
Проект «Музей Изоляции» был придуман художницами Катрин Ненашевой, Сашей Старость и Полиной Устинсковой в марте–апреле 2020 года, на пике локдауна.
Проект задумывался как платформа по осмыслению, созданию и коллекционированию работ на тему отчуждения, изолированности, одиночества и невозможности контакта.
На протяжении нескольких недель люди, откликнувшиеся на опен-колл художниц, работали с ними в формате арт-лаборатории, создавая разнообразные медиа артефакты, раскрывающие личный опыт самоизоляции и изоляции вообще.
Некоторые из упражнений можно увидеть в социальной сети Facebook и Инстаграм на аккаунте Муза Изолятова.
Публичными результатами работы стали выставка «Аксессуары Последнего Пути» и аудиоспектакль «Инфодемия : заговор», в работе над которым художники проанализировали медиа и социальные сети времён первого локдауна и составили из этих высказываний мета-сюжет о вирусном распространении информации.
У театра Груз300 были большие планы на весну 2020. Мы с Катрин Ненашевой и Полиной Устинсковой рассчитывали плотно заняться проблемами суицидентов и провести несколько арт-лабораторий по проживанию суицидального опыта. Естественно, оффлайн. В тот момент, впрочем, этот термин еще не обрел своего всепоглощающего притяжения. Все вокруг было оффлайн, и мы грезили разнообразными перспективами.
Я помню, как обновляла гугл на телефоне в приступе прокрастинации — периодически в новостном фиде мелькало слово коронавирус. В Китае умирали люди, много людей. Это было мне настолько неинтересно, что я даже не знала истории про летучую мышь, уличные рынки, безымянного деда, который умер первым. Я была, как обычно, увлечена страной, которую не победить и в которой нет нормальных психиатрических сервисов.
Через неделю после начала подготовки лаборатории для суицидентов случился первый локдаун — и сразу же поползли затейливые слухи: что в Москву введут танки, что на улицах будут ловить людей, что город вообще отрежут от остальной страны. В воздухе запахло смертным: где-то поблизости уже фиксировали первые кейсы заболевания.
Закрыли всех быстро, и гораздо более прозаично, чем ожидалось — просто по телеку сказали, что выходить на улицу без необходимости не стоит, потому что официально объявляется режим самоизоляции. Приставка «само» — означает, что государство не сможет ничего обеспечить и гарантировать, но изолироваться рекомендует, штрафовать хочет.
Началась масочная истерика, люди выучили слово «санитайзер», а наша арт-лаборатория потеряла актуальность.
Пандемия и массовая (по сравнению с другими вирусами) смертность от коронавируса обесценила переживания суицидального индивида. Все хотели жить, боялись умереть, стервенели в своих малогабаритных квартирах.
Мое же отдельно взятое существование все больше напоминало застревание в декорациях известного комедийного шоу из девяностых «33 квадратных метра».
На очередном созвоне с Катрин и Полиной мы по-всякому вертели старую идею арт-лаборатории, но бесполезно: проводить ее онлайн было небезопасно — нельзя обсуждать такие пограничные темы, не имея возможности хоть как-то контролировать состояние участников. Нельзя, конечно, оставлять их наедине с собой после.
Между тем, одиночество превращалось в основную форму жизни. Изоляция сама по себе становилась проблемой, выступала в качестве главного актора. Мы еще раз обсудили ситуацию, и приняли решение проводить другую лабораторию: о проживании опыта изоляции.
Поразмыслив, мы выделили три направления: личный опыт отключенности от социума, социальная сторона изоляции и группы, которые находятся в ней всегда (тюрьмы, ПНИ, детские дома), и апокалиптический опыт. Мы поделили направления на троих, и я забрала себе Апокалипсис.
Так получилось сразу по нескольким причинам — во-первых, я давно повернута на медиевистике, а хилиастические настроения — это стержень средневекового общества. Во-вторых, едва ли когда-нибудь еще хилиастические настроения окажутся настолько актуальны.
В совриске не очень принято работать с абстракцией, а конец света — не просто абстракция, но и всеми отлупленное общее место, которое уже даже не болит.
Современное искусство в России вроде как существует на пограничной территории между вездесущей социалочкой и политическим высказыванием, и по-другому быть не может — российская реальность конструирует для художника этот коридор из страдающих человеческих тел. По нему приходится тащиться, иногда через силу, потому что прямолинейное соприкосновение с реальностью в определенном смысле лишает тебя возможности вымысла. Он меркнет, бледнеет перед отвратительным разнообразием потерянных возможностей, угнетенных прав и разбитых голов, которыми полнится Россия.
Но пандемия словно погрузила нас обратно в фантастическое измерение. Мир действительно одновременно замер и перевернулся, застыл в этом перевороте.
Реальность стала очень маленькой — она практически схлопнулась до пространства квартиры, за которой простирался устрашающий босхианский пейзаж. Он наполнялся все более причудливыми деталями с каждым днем.
Вообще про апокалипсис хорошо бы понять вот что: это не финал, а транзиторный процесс. Абсолютное большинство культур представляют себе конец света как периодическое и повторяющееся явление. Самые известные примеры цикличных эсхатологий это Рагнарек, который завершается спасением человеческой пары в роще, и индуистский конец кальпы, когда все миры сначала разрушаются, затем застывают в стагнации на необозримые миллиарды лет, равные одному божественному вздоху, а потом начинают снова раскручиваться в бытие.
В христианской эсхатологии апокалипсис тоже имеет определенные стадии, которые являются не завершением существования в полном смысле, но переходом к, скажем так, новой государственной формации — царству божию на земле.
В каждом из этих раскладов присутствуют некоторые общие характеристики, которые можно обозначить так: уничтожение привычного — транзиторный момент (собственно, конец света, каким мы его знали) — постапокалипсис.
На Руси апокалипсис ждали с раннего средневековья, но после церковного раскола увлеклись еще сильнее — с 17 века на русской территории крепнут и обретают влияние в основном хилиастические старообрядческие секты: хлысты, скопцы и прочие. Центральная идея хилиастических или апокалиптических сект — собственно, конец света и затем создание супергосударства под руководством Иисуса Христа. В хрониках начала восемнадцатого века можно обнаружить множество занятных заметок вроде «крестьянин такой-то губернии надел чан на голову, чем напугал односельчан, принимавших его за Антихриста». С одной стороны, крестьяне из-за своего крепостного положения в основном относились к апокалиптическим идеям сочувственно: по сути, конец света это единственное, доступное крестьянину понимание сменяемости общественного строя, с одобрения самой высокой из всех возможных инстанций. С другой стороны, крестьянский мир действительно был очень ограничен — как с точки зрения знания о большом мире, так и с точки зрения понимания устройства российской государственности. Ничего удивительного, что в таком положении слух, сплетня, легенда и страх становились основными двигателями апокалиптического настроения и усиливались в периоды любой нестабильности. Таким образом, локальная нестабильность сама по себе могла приобретать масштабы апокалиптического переживания в условиях «маленького мира».
Работая с участниками лаборатории, мы предположили, что раз переживаем конец света, значит тоже находимся в транзиторном периоде, моменте распада, когда прошлое стремительно удаляется, а будущего не видно, и невозможно его предположить. Такой момент, помимо расползания всех знакомых, дающих уверенность конструкций, должен предполагать уничтожение и извращение еще одной мировой скрепы — информации.
Привычно воспринимая постиндустриальный мир как сложный и большой, нам трудно проассоциировать себя со средневековым человеком. Но мир всегда сужается там, где отсутствует достоверная информация. Это поле неизбежно занимается новой мифологией, городской легендой, пост-фольклором.
Ты стоишь в крошечном круге света, озаряющего ближайшие предметы, все еще сохраняющие понятные свойства. За пределами круга расползается бесчеловечная тьма, из которой поминутно слышится шевеление странной, неведомой жизни. Обозначение этой жизни и хоть какое-то ее осмысление становится вопросом выживания. Но увидеть неназванное по-прежнему нельзя. Это и есть абсолютный, лавкрафтианский кошмар.
В смысле информационного распада коронавирус оказался идеальным примером: с самого начала про вирус ничего не было точно известно, и даже момент его проявления в мире людей сразу превратился в мем. Дальше только хуже: в описаниях симптоматики, прогнозов, лечения, способов защиты отсутствовала всякая точность. Вирус мимикрировал под простуду, отравление, воспаление легких, переутомление. Все это он делал для того, чтобы убить тебя. Ужас нарастал, а вместе с ним приподнимали голову первые теории.
Социальные сети с началом локдауна превратились в пространства альтернативной коммуникации, где люди объединялись и имитировали оффлайн всеми доступными способами: снимали фотосеты через камеру компьютера, коллективно бухали в зуме, слушали диджей-сеты, вели лекции. Там же возродилась виртуальная завалинка, на которой выдвигались самые немыслимые предположения — это оживала темная сущность за пределами освещенного пространства.
Парадоксально, но сам интерфейс социальных сетей на самом деле способствует распространению слуха. Пустоты комментариев зовут оставить свой след, лайки провоцируют повторение. Умножьте эти условия на настоящий страх перед будущим и отсутствие конкретики, и вы обнаружите, что конспирология простирается далеко за пределы отдельных маргинальных форумов.
Конспирология становится стилем познания, границы между авторитетным высказыванием и наивным предположением стираются, чем дальше мы погружаемся в переживание апокалипсиса. Система репостов, привычка к моментальному реагированию, недостаток критического осмысления и желание держаться повестки ради спасения жизни образуют плодотворную почву для того, что мы называем инфодемией — диджитал вариантом вируса, где заражение происходит информационно.
Инфодемия — это всякое беспорядочное, бездоказательное и стремительное распространение информации обо всем, что связано с коронавирусом, его последствиями и даже миром после.
Ее носителями становятся люди из совершенно разных социальных групп, с разным уровнем образования, интересами, занятиями. Подобно тому, как интерфейс современного интернета действует автономно, провоцируя пользователей на определенные реакции или даже конструируя их, инфодемия эпохи коронавируса превращается в отдельную сущность, которая действует за счет нас, или даже ЖИВЕТ нами.
Мы, как общество, превращаемся в своего рода грибницу, расползающуюся далеко за пределы России, и стирающую этнические и культурные различия во имя репликации одной единственной идеи — торжества коронавируса и информации о нем.
Инфодемия не обязательно представляет собой набор вымыслов или сплетен в классическом смысле слова: скорее, она похожа на моральную панику как ее понимают социологи. В ней заключены и варианты образа действия (носить маски — отрицать маски, соблюдать или не соблюдать локдаун), и теоретические построения (экономический мир после пандемии, ситуация тотального контроля граждан, которая никогда не закончится), и способы предохранения (от коронавируса защищает водка/ имбирь/лимон/горячая вода) и даже оценочные суждения (крушение старого мира — это хорошо, возвращение к «простому прошлому» неизбежно).
Инфодемия возникает там, где человек как субъект прекращает действовать, оказываясь захваченным в воронку событий, значительно превосходящих по масштабу человеческую жизнь. Весна 2020 года действительно необратимо изменила мир, вернув его к самому себе: она обнажила небезопасность мира, угрозу, заключенную в самом процессе его существования. Коронавирус 2020 года похож на знаменитый корабль Титаник тем, что демонстрирует человечеству, насколько наивна идея власти и победы индустрии.
Природа — это колыбель дьявола, родина хаоса, и она поглощает человека. Такая теория тоже не нова, и даже банальна. Но весной 2020 года она перестала быть просто красивой максимой, и наконец обрела плоть — теперь еще и в формате диджитала.
Пока тело умирает от болезни, мозг агонизирует в пространстве слуха, и нет никакого способа это изменить. Остается заниматься фиксацией.
Современный российский художник, уже приученный к документалистике, должен восторгаться выпавшим на его долю шансом соучастия в самой глобальной катастрофе последних лет. Наконец-то можно признаться себе, что протестовать бесполезно, и просто наблюдать за единственной сменой власти, которая все-таки смогла изменить Россию. В конце концов, если не коронавирус — то кто?
Ссылки на прослушивание «ИНФОДЕМИЯ: ЗАГОВОР»: