КРАПИВА републикует текст Вики Биран о ее опыте проживания задержания во время протестов в Минске — и последующего отбывания срока в 15 суток в изоляторе на Окрестина.

Текст был впервые опубликован на беларуском портале MAKEOUT, проиллюстрирован серией рисунков Нади Саяпиной «Кукольный домик» ч. 2. (ручка, бумага, 21×30, 2020). Благодарим редакцию MAKEOUT и авторку текста за возможность опубликовать этот материал в КРАПИВЕ.

Процесс письма для меня очень терапевтичен. Я хочу «выписать» свой тюремный опыт. Зафиксировать его, освободиться от него — и двинуться дальше.

Вика Биран

Моя история одновременно уникальна и обыденна. Обыденна — потому что нас таких много. Мы среднестатистические менеджерки, студентки, переводчицы, энгэошницы, уборщицы, фармацевтки, журналистки, домашние работницы. И однажды мы оказываемся за решеткой на несколько часов, суток или лет. Просто потому, что власть нас наказывает. Потому что мы выходили на протесты, писали статьи, прятали в своих домах людей или неудачно вышли за пиццей. В тюрьме мы подвергаемся насилию — физическому и психологическому, и его последствия еще долго «догоняют» нас. Мы живые и уязвимые.

С другой стороны — моя история уникальна. Ведь это только мой опыт, мой — и ничей больше. У меня нельзя его забрать, но я могу им поделиться.

*Trigger Warning — полицейское насилие, репрессии, тюрьма.

Этот дневник не описывает все мои злоключения. Например, здесь нет истории о том, как неизвестный человек в штатском достал в РУВД нож и спросил: «Не боишься ко мне задом повернуться?» Или о том, как я зубной щеткой взбалтывала «смузи» в толчке, когда он забился. Или про сокамерницу Х, которая сказала, что я не имею права читать в камере лекции о гендерном разнообразии и ненасильственной коммуникации, потому что у меня нет соответствующего образования. Про «стокгольмский синдром» здесь нет. Про то, как мент однажды зашел к нам в камеру и уселся на мою кровать. Еще нет про моих чудесных сокамерниц. Про нашу взаимную поддержку, солидарность, принятие. Про бытовуху нет. Но такой задачи я себе и не ставлю — рассказать все.

Мы были незнакомыми ранее сёстрами,
Матерями и дочерьми,
Лечащими и пациентками,
Исполнительницами и клиентками,
Преподавательницами и студентками.
МЫ — ВМЕСТЕ оказались в этой страшной игре, но искали свои правила.
Мы были незнакомыми ранее сёстрами в камере, превращая ее в кукольный домик.

Бергхайн — клуб электронной музыки в Берлине. Мекка тусовщиц и тусовщиков. Бергхайн обещает удовольствия, приключения, экстрим. Перед Бергхайном толпятся очереди, и народ тихонечко нервничает — пропустят или нет. Никто не знает, почему одних людей в Бергхайн пускают, а других — нет. Если пустили — радуйся, а если нет — забей. Это лотерея. Логику можно не искать. Логику искать даже бессмысленно, это только заберет энергию. Дело не в тебе. Дело не в твоем стиле, возрасте, компании, деньгах, уверенности, наличии тайных кармашков в сумке. Ты почти не при чем. Это Бергхайн, детка.

«Принцип Бергхайна» — так я объясняла себе и другим логику происходящего, когда меня посадили на сутки за участие в мирных акциях протеста. Есть ли разница — с радужным флагом задержали или без? А если не признать вину и не откатать пальцы — дадут ли больший срок? Почему одну молодую мать отпустили, а другую — оставили? Почему сегодня мы спим со светом, а завтра — без света? За что мы «наказаны»? Как нас распределяют по камерам? Можно пытаться все объяснить, но после двух попыток схема рассыпется, потому что найдутся другие примеры, полностью противоположные.

Принцип «Бергхайна» — то, что нельзя понять, нельзя объяснить, то, в чем нет логики. Принцип Бергхайна — случайность. Не нужно искать причину в себе. Прими все таким, какое оно есть. Сегодня тебе повезет, а завтра нет. Сегодня на сутки села я, а завтра — моя подруга.

***

Предлагаю читать этот текст не как художественный, но документальный. Это дневник, который я вела, сидя в тюрьме. Он «непричесанный», здесь много повторов, что-то может быть не понятно из контекста. Его задачей было — помочь мне выжить.

Посвящается всем, кто подвергаются политическим репрессиям в Беларуси.

***

вторые сутки

Сегодня у меня был суд и мне присудили 15 суток. Кажется, это самое время, чтобы начать писать. Хорошо, что я не Виктор Франкл и писать могу на бумаге, а не в голове.

Сейчас я сижу в камере на Окрестина. Всех девочек увели. Видимо, на суд. Пару минут я была одна, а потом ко мне подсадили Л. Л., я предполагаю, бездомная. От нее исходит резкий запах и немного подбито лицо. У нее болят ноги еще — это я услышала из коридора, когда мусор хотел, чтобы она шла быстрее. Л. шепотом говорит: «А будет еще Лукашенко? Хоть бы не было. Такой беспредел творится». И тут я с ней полностью согласна.

Л. немного в курсе нынешней политической ситуации. Говорит, что после выборов «людей хватали много», что было «аж девять автозаков» (больше, Л., больше) и «одного даже убили» (больше, Л., тоже больше).

Л. долго не могла решиться прилечь на кровать из досок голых, но в итоге прилегла. Болят ведь ноги.

С удовольствием попила бы воды, но воды нет. В бутылочках закончилась, а в кране отключили. Наверное, можно было бы попросить мусора за дверью, но 1) так не хочется его ни о чем просить 2) скорее всего откажет.

Уснула, вроде, Л. Пусть спит.

Подумала, что раз уж этим летом все в коронавирусе и невозможно никуда толком отправиться в путешествие, то вот оно — мое путешествие. По камерам и тюрьмам Беларуси.

***

третьи сутки

Только воспринимая все это антропологическим экспериментом, есть силы пережить весь этот кошмар. Виктор Франкл, Виктор Франкл…

Вчера у всех были суды. Девочки получили от 7 до 15 суток, даже самые малышки, на которых я смотрю, — и ну совсем за них переживательно. Они такие хрупкие, наивные, невинные.

Поиздевались над М. знатно. Она сотрудничает с Белсатом и «на особом счету» у них. Ей присудили штраф и оставили сидеть в коридоре. Она сидела там, сидела, а потом пришел ее участковый и принес ей новый протокол, на этот раз уже за сопротивление при задержании. И вернули ее к нам в камеру. Нас здесь семь человек на пять коек.

Утром, перед самым судом, забрали матрасы. Мы подумали, это потому, что нас скоро переведут (например, в Жодино), но вот плавно наступил обед, прошел ужин — а нас все не выпускают (прим. — здесь имела в виду, что не перевозят, конечно). Мы стучали и жали на кнопку, а в ответ нам было: «Вы наказаны, матрасов не будет, останется семь человек». Как? Почему? После того, как дверь закрылась, мы принялись обсуждать, что же происходит. Нас положили на голые деревянные доски всемером на пять коек. Окей, у нас была вода (а ведь ее отключали уже на время), в камере не очень холодно, но это если искать позитивное. Чем же еще тут заниматься.

Одна девочка — Т., юристка, которая способна рассмотреть прекрасное, позитивное даже в самом большом куске говна (она скажет, что «зато оно в форме сердечка»), даже она вчера заплакала и сказала, что несмотря на всю ее любовь к людям — вот он, первый момент, когда она почувствовала ненависть.

*** уводят М. на новый суд.

***

четвертые сутки

Вчера нас куда-то перевезли. Кажется, в Жодино. Радостен был сам факт перемещения меня в пространстве, уже и неважно куда. В маленькой камере в окрестина я начинала немножко сходить с ума. Оказывается, Л. перемещали из камеры в камеру. У кого-то ее оставили на ночь. Нам матрасы на ночь вернули, а другим девочкам — нет. Так они и спали втроем в двухместной камере без матрасов на голых досках с соседкой Л.

Как выглядела наша камера. Грязный унитаз, обнесенный стеночкой (прим. — не унитаз, конечно, но дырка в полу, над которой надо становиться на корточки). Раковина, тоже грязная, с водой горячей и холодной. Прикрученные к полу узкий стол и лавки. Окно, в которое сочится свет. Две двухэтажные и одна одиночная койка.

М., журналистку Белсата с полуторагодовалым ребенком, после трех ночей отпустили (вроде бы). Еще одной девочке-активистке дали 15 суток и штраф.

Мы с девочками очень поддерживали друг друга, напоминая, что-то, что происходит, — ненормально. Что это издевательства, насилие, давление, пытки.

МЕНЮ

вскр.

утро — чай, овсяная каша

обед — рыбный бульон, рыбная котлета, перловка, компот

ужин — сосиска и рис

пнк

утро — чай, овсяная каша

обед — щи, рыбная котлета, пшенка, кисель

ужин — свиная котлета, гречка

вт

утро — чай, гречка

обед — щи, свиная котлета, овсянка, кисель

ужин —

(прим. — так нас кормили на Окрестина. Написано «рыбная котлета» или «свиная котлета» — но не смогу передать, КАКАЯ это была котлета. Очень хуевая котлета. Масса в форме котлеты).

Вечером четверых из нас вывели, соединили еще с тремя девочками и оставили на часок-другой во внутреннем дворике Окрестина. Так я узнала, что мы были в ИВС — изоляторе временного содержания. Рядом были парни, их с воскресного марша забрали. Приятно выглядят, считала как «своих». Поговорили немного с одним из них. Марш был большой, никого не задерживали, пока не стемнело и все не разошлись в свои районы. Моего нового знакомого задержали на Уручье. При задержании били, потом нет.

После дворика нас загрузили в милицейскую машину и повезли. На вопрос: «Куда?» ответили: «Не домой». «Сколько ехать?» — «Час примерно».

Мы обрадовались, я даже спела маленькую песню радости! Четыре человека в маленькой кабинке.

«Кондиционер включить?» «Да, здесь накурено». «Но вам может быть холодно». (после паузы) «Че, блядь, кому тут дышать нечем? Ладно, шучу. Шумно будет». «А мы будем громче разговаривать». «А я вас буду подслушивать».

Приехали. Увидели в щелочку овчарок. Вспомнили историю, что это еще один из элементов психологического давления — эти собаки. Что их держат на супер-коротком поводке — и они лают агрессивно по краям дороги, пока ты идешь.

Вышли с пакетами (прим. — там лежат вещи из передач). Стояли у стены одной, потом другой. Проверяли имена. В ответ на мою фамилию чувак сказал «О, Биран, нихуя себе, 15 суток». То есть это редкость. Если я переживу все это, буду героиней, которая отсидела «пятнашечку».

Шли через длинный, долгий подвал. Темный, холодный, какой-то бесконечный.

«Держимся левой стороны! Держимся правой стороны! Руки за спину! Ничего с пола не поднимать!» Парней еще при этом подгоняли палками.

По дороге увидела чей-то упавший пакетик с печеньем. Инстинктивно наклонилась поднять его, а потом вспомнила эти слова (прим. — о том, что «ничего с пола не поднимать») — и не подняла. Вдруг это какая-то специальная фишка, типа я подниму — а меня ударят. А потом еще говорят: «Собак пустили». Это такая шутка типа. И мы бежим еще быстрее. Потому что не успевает мозг сориентироваться и понять, что нет там никаких собак, что это такая «смешная шутка».

Подняла Т., что была за мной. Она молодец. Я тоже молодец, но в тот момент выбрала другое. Оказалось, что у одного парня разорвался пакет и все из него повыпадало. Оно и немудрено — быстро бежать/идти, дубинки, крики и т. д.

На стенах в коридоре какие-то узоры, вау! Не голые стены! Как же это поддержало — хуевый визуал, простенькие какие-то куски цвета, но так они уже мне напомнили про возможный уют!

Выстроили нас в рядок: «Руки вверх! Выше! Не висни на клетке! Ладонями наружу!»

Много информации. Ладонями наружу — это как вообще? Непонятно. Смотрела боковым зрением, чтобы понять. Наклонили своими руками наши головы: «Ниже голову! Ниже! Что непонятно?» Парней еще били дубинками по ногам: «Ноги шире!»

Сначала привели в одну камеру. «Блядь, да их же шесть, куда ты их привел! И почему у них рюкзаки в руках?» Здесь в очередной раз всплыли строчки из письма Колесниковой про то, что у них везде хаос и бардак. Ну, реально, бардак! :)

Пока «начальник» там еще кого-то заселял, отходил куда-то, другие мусора типа сказали пару добрых слов. Типа время назвали, пообещали дать фломастер, который я попросила, и т. д. (прим. — на Окрестила ручки были запрещены. Та, которой я писала, была одна на всю камеру и попала к нам, скорее всего, по «недосмотру». Я не знала, какие правила на Жодино, и поэтому просила дать возможность достать фломастер из своего рюкзака, будто фломастер — это разрешенное, а ручка — нет. Сомнительная логика, но представлять, что оставшиеся сутки я буду сидеть без возможности записывать свои мысли, было ужасно).

Зашли в камеру. «Лицом к стене! Руки за спину! Я называю фамилию, а вы имя, отчество и дату рождения». На 2001 и 2002 реагировал словами «блядь» или «епта».

«Ну, как ашчушчэния?» «Не очень». Это уже я «осмелела», потому что расстроилась из-за этого сраного печенья, которое я не подняла, испугалась. А тут же непонятно, что лучше — отвечать или молчать. С одной стороны — я и моя гордость, с другой — страх агрессии, насилия.

«Говорите „отлично!“ „Отлично!“

Потом оказалось, что чувак не прикалывается со своим акцентом, что он у него на самом деле такой. И потом он толкнул свою торжественную речь:

«Все действия выполняются по приказу сотрудников. Любые иные действия могут быть расценены как угроза, поэтому в вашу сторону может быть применено законное физическое насилие с использованием спецсредств. С шести утра до десяти вечера запрещено лежать на кроватях. Подъем в шесть утра».

В конце еще раз спросил «как ашчушчэния?» — и ушел.

Еще пару раз приходили — «Кому не спится? Хотите постоять в коридоре?»

Я засыпала в берушах, но все равно слышала, как привозили новых людей: крики, дубинки. Сил сопереживать не было. Концентрировалась на том, чтобы уснуть. Проснулась от холода, надела поверх леггинсов штаны. Поняла, зачем мне нужна теплая одежда.

Начинаю писать меньшим шрифтом, чтобы меньше расходовать чернил. Эту ручку я случайно забрала с Окрестина. Не собиралась ее забирать! Обнаружила ее в своей косметичке. Наверное, девочка, чья это ручка, меня возненавидела. Но это, правда, случайно получилось! Не знаю, как так вышло. Это нелегальная ручка (кажется, они здесь запрещены) может спасти мою жизнь (прим. — это опять о том, как мне важно было писать. я вынесла эту ручку неосознанно, и когда обнаружила ее — почувствовала одновременную радость и стыд).

Фраза «не сыпь мне сахар на говно» — в ответ на позитивные высказывания Т.

Сегодня утром играло радио с гимном (в 6 утра), а я была в берушах и не проснулась. Вот для чего нужны эти ужасные государственные радио — для тюрьмы! А еще снилось, что я сбежала из Жодино, чтобы посмотреть, как там на маршах в субботу и воскресенье, увидела там квир-колонну, порадовалась, а потом возвращалась обратно окольными путями досиживать срок :) А еще снилось, что я в Пинске, иду домой, на остановке хватают людей, стоящих в очереди на маршрутку, очередь подбирается ко мне, и я принимаю решение идти пешком.

Заметила сегодня, что не хочу говорить этим людям «спасибо», хотя в любой другой ситуации это было бы характерно для меня: сказать «спасибо», если приносят еду, если забирают посуду и т. д. А здесь я сдерживаю себя. Не хочу им говорить «спасибо». Заметила, что некоторые девочки тоже так делают. Спросила у них — почему так. Говорят, что это такой небольшой жест борьбы, сопротивление маленькое. (прим. — спустя какое-то время узнала, что еду приносят и посуду забирают местные зэки. за случайное «спасибо» стала корить себя меньше).

***

пятые сутки

Вчера на вечернем эмораунде (группе взаимоподдержки) (мы проводим такое, да) сказала девочкам, что вчерашний день был самым счастливым из этих пяти. Моя 18-летняя сокамерница написала в письме: «Как бы странно это ни звучало, но в тюрьме гораздо лучше».

Треть прошла от моего срока.

Перестукиваемся с соседями через батарею: Жы-ве Бе-ла-русь и Ве-рым, мо-жам, пе-ра-мо-жам. А ведь такое на митингах не очень-то кричу, а тут — такое :)

Постоянно ловлю себя на том, что смотрю на эту долбанную дверь. Там — источник опасности. Там же — надежда и радостные события типа письма или передачки. Там же — противостояние, отстаивание своих границ.

Вчера самую младшую, самую субтильную из нас выводили за передачкой.

— А маску надо? — говорит она.

— Смазку надо! — говорит мент.

Ебаный ад, какое позорище!

Нынешняя смена охраны — общительные такие. Типа добренькие. Есть предположение, что им самим неловко за то, какую работу они выполняют, поэтому, чтобы самим себя оправдать, и чай дополнительный предложат, и сигаретку, и даже «можете не вставать».

У нас в камере прошел шмон. Это значит, что нас всех вывели, а в это время (человек) рылся в наших вещах, бросал их на пол, выворачивал пакеты. Так у меня забрали записи. (прим. — на самом деле, только один листочек. все остальное я предусмотрительно спрятала. но с этих пор я очень четко разделяла, что из своих записок я могу оставить на виду, а что буду прятать в тайное место). Вопрос — зачем проводить шмон? Ведь все наши вещи уже подробно досматривались и на Окрестина, и в Жодино. Мы не можем сюда принести ничего «запрещенного». Все передачки тоже внимательно досматриваются. Ручка и бумага — не запрещены. Но мысли, перенесенные на бумагу, получается, уже запрещены? Надзирать и наказывать. Какие они — наказания за мысли? А еще спрашивают: «Запрещенные предметы в камере есть? Оружие, наркотики?» (прим. — да, блядь, два калаша и фена на пару дорожек).

Сегодня нам выбили стекло в двери. В 6 утра дубинкой ударили — стекло не выдержало. Такой подъем.

Часто засыпаю с какой-нибудь тревожной мыслью. Обстоятельств, способствующих их возникновению, достаточно. Сны тоже тяжелые, зачастую с каким-то сексуальным, но не самым приятным контекстом, где я лишняя.

По выходу разрулить: стоматологиня, тату-мастер, маникюр и педикюр.

А вот все, уже сдерживаю себя, потому что все забирают, читают. Ничего, мысли не заберут. Мои мысли всегда со мной. Мои мысли — мои скакуны.

Что мы хотим делать каждый день?

— спорт

— постирушки

— подмывашки

— письменные практики

— читательские практики

— аналитические практики и эмо-раунд

— ежедневные (разномасштабные) практики resistance (сопротивления)

Снилась Жанна (прим. — меньше года назад умершая бабушка). Пьяная. За рулем джипа с открытым верхом. С безумными глазами и всклокоченными волосами. Она хотела умереть. Врезалась в фуру.

Танцевала на прогулке, ура! Упражнение «верблюдики» — прыгала через чужую харчу :)

Видела таракана: (

Подушка такой формы, чтобы на ней только ровно лежать. Дисциплинирующая подушка.

Снилось, что я снова работаю в Свободном Театре, не могу вспомнить последнюю реплику, и на меня орут. Проснулась — а я в тюрьме. Какое счастье! :)

Когда выходит какая-то девочка — подметают и метут мусор к порогу. Чтобы человек не вернулась.

(Само)цензура

Долго я не писала или писала что-то «поддельное». Со своим шмоном отбили всю охоту. Возникло ощущение бессилия, которого они, определенно, и добивались: чтобы я цензурировала сама себя, чтобы им не пришлось это делать. В каких сферах может проявляться (само)цензура:

▪ письма. То, что я пишу (и то, что, возможно, напишут мне), тщательно вычитывается, проверяется.

▪ разговоры. Они в «глазок» могут посмотреть, подслушать в любой момент. В камере, где я сейчас, установлена камера (веселый каламбур), которая в т. ч. вроде как пишет звук.

▪ мысли. Мне очень важно записывать свои мысли во время серьезных экзистенциальных опытов, раскладывать их по коробочкам, систематизировать. После того, как часть моих записей забрали, мне стало сложно это делать. Возникает мысль типа «а зачем делать все эти усилия». Ох-ох, буду делать эти усилия!

Оправдание мусоров

Во всех камерах непременно возникают вопросы из разряда: «А куда им идти? А они не могут. А им придется возвращать контрактные 3-5 тысяч долларов, что им выдали. А это его отец заставил. Не все они плохие». И жемчужина этого списка: «Пускай лучше будут такие, добренькие, которые лишний раз дадут кипятку или сводят в душ, чем кто-нибудь другой, злой». Меня в этот момент начинает потрясывать. Как же, думаю, блин, легко заслужить ваше принятие и понимание, как же вас не научили злиться, какие же вы безгранично (без границ!) добрые.

Одна девочка придумала такую стратегию: чем больше спасибо-пожалуйста она скажет, чем ровнее заправит постель, чем чище отмоет тарелку и быстрее доест, тем лучше про нее подумают мусора. «Вот мы с ними вежливо, и они увидят, какие мы девочки-зайчики». Первое, что она спросила, когда попала к нам в камеру, — какие у нас правила. «А пледы конвертиком складывать?»

Общение

Оно и позволяет выжить, и забирает много сил. Оправдания агрессора, сексизм, гомофобные прикольчики, засорение эфира, нарциссические выпады и т. д. — все это мозг улавливает, но, в отличие от привычной жизни, здесь выбор моих реакций значительно сокращен. Я, например, не могу банально встать и выйти :) Сохранение дружелюбной атмосферы здесь — задача более важная, поэтому я отмечаю какие-то моменты и помалкиваю в тряпочку. Буду с этим разбираться на воле. А пока задача — выжить.

Но не всегда я тут молчу как рыба. Иногда так клокочет все внутри, что не сдерживаюсь, не хочу сдерживаться. Например, когда вчера чувиха обращалась к менту с фразы «извините», а просьба ее заключалась, кажется, в выдаче ее гормональных таблеток. Или вопроса о времени. Ааа! Ты в тюрьме, зачем извиняться? Я им лишний раз спасибо не скажу (хотя иногда вырывается, блин). Понимаю, что это тоже определенная дегуманизация, расчеловечивание, в т. ч. когда я использую лексику «мусор», но пошли они в жопу. Найдутся рядом со мной люди, которые их поймут, приласкают, пожалеют.

Переселение

Новая камера. Кажется, я проведу здесь последние 5 суток своего заключения. Если только мне не добавят срок — новая фобия, которая у меня появилась. В чем разница:

▪ Люди (их тут 10, а значит — больше общения) (прим. — последние дни досиживали только с одной девочкой)

▪ Уют (люди здесь меняются, на место старых приходят новые и получают в «наследство» книги, еду, стаканчики и т. д. Моя предыдущая камера была пустой, мы только-только начали ее чем-то заполнять. Еще здесь два окна, сортируют мусор, чистят унитаз зубной щеткой и поют колыбельные на ночь) (прим. — потом и я стала петь).

▪ Мусора здесь менее жесткие. Это я уже в сравнении могу говорить. Здесь без проблем можно спать утром (учитывая, что подъем в 6, это чертовски важно) после завтрака. Сейчас вот на столе стоит табличка «душ», которую видно на видеокамере и если смотреть в глазок. (прим. — недолго длился этот праздник. через пару дней нам запретили лежать и сидеть на матрасах, на день заставили их скручивать, мы стали спать при свете и перестали ходить на прогулки).

Все «мои» потихонечку выходят. Вчера я впервые в камере осталась одна с «новыми» девочками. Пара дней — и вот я опять буду с полностью обновленным составом. А ведь связи формируются, привычка, привязанности.

Сегодня вычеркиваю после обеда 10 дней. Это 2/3 моего срока. Скорей бы.

Блин, как она продолжает бесить! Ведут нас в душ:

— А руки за спиной держать?

Да, блядь, за спиной. Возьми с полки пирожок. Или еще вот:

— Короче, девочки, кружки надо перевернутыми передавать.

— Почему?

— Так удобнее, они не рассыпаются.

Ааа, блядь, пусть они рассыпятся и улетят на 3 км в сторону, блядь! Как же бесит!

Ну все, уехала моя бесючая, скатертью дорожка. А я продолжаю вспоминать отобранный у меня листок с размышлениями о тюремной системе, подчинении и наказании и т. д.

Перевод меня в эту камеру — какой-то подарок судьбы. Здесь совершенно другая атмосфера внутри коллектива. Девочки «воспитали» мусоров снаружи: научили их говорить «доброе утро» и «спокойной ночи». Спокойно спят в течение дня. Курят тихонечко в вытяжку. Подкармливают других зэков («баландеров») разными вкусняшками: кладут их в чистые тарелки и кружки, что возвращают после еды.

Рассказывали еще про несколько случаев их сопротивления: например, когда они намеренно громко смеялись, когда приводили новых мальчиков, чтобы те поняли, что тут ок, жить можно, и что все эти крики — это напускное. Или вешали бчб-полотенца на батарею. Или пели громко песни, в т. ч. «Муры», «Воины света» и т. д.

Размышляли, почему настолько разнится поведение мусоров на втором этаже и здесь, на первом. Решили, что дело в возрасте. Двадцатилетним сосункам хочется самоутвердиться в любой ситуации и в любых обстоятельствах. Более старшие осознают, что выебываться перед 18-летней девочкой или или 50-летней тетей не комильфо.

Ну вот, поступила к нам новенькая и основательно повлияла на групповую динамику. Сперва чувствовала к ней симпатию. Типа вот, взрослая женщина, больные суставы, но потом она меня выбесила-выбесила. Поучала, обесценивала, переступала границы люто, раздавала советы. Ррр, очень было сложно! И ведь не сбежишь никуда. Мы тут все повязаны. Мы вынужденно «рядом». Хорошо, что она задержалась с нами не дольше двух суток. На прощание все равно обняла ее, как и остальных. Улыбалась. Все равно больше никогда не встретимся.

Время, лети скорее! В этом мне помогает книга «Поющие в терновнике». Колин Маккалоу (очень увлекательный сюжет) и японские кроссворды. Это такое рисование по цифрам, где на выходе получается какая-нибудь картинка. У меня еще ни одной толковой не получилось, но зато это меня увлекает и забирает много времени. Здесь жизненно необходимо чем-то увлечься.

Не дают спать днем и лежать на кровати. Мы обязаны сидеть на жесткой узкой лавке за столом. Спим ночью с ярким (дневным) светом. Месячные еще.

Уже я вся хочу выйти. Скорей бы. Опять остаюсь самой «старенькой» в камере, все «мои» (все те, кто уже успели стать «моими») — вышли. Узнала немного про Х. Сплетничают про него разные «вертухаи». Называют трансвеститом. Вроде бы тоже у него 15 суток и вроде бы он в одиночке. Ну да, потому что не знали, к мальчикам его посадить или к девочкам. Представляю, как ему там — и мое пребывание здесь уже не выглядит таким трагичным.

Давит в виски. Пять дней не была на воздухе.

Отправила три письма и получила взамен одно. От мамы. Она едва наскребла слов на 2/3 страницы — но я принимаю это с благодарностью. Это то, что она может дать. Надеюсь, она там не сильно переживает за меня. Как и Наста, которая мне передачки передает. Как и Милана. (прим. — мамино письмо — единственное, которое я получила за весь срок).

Ох, скорей бы уже весь этот опыт пережить — и уже на расстоянии рефлексировать.

День 15-й, последний. Заебало искать себе развлечения, есть сплошные углеводы, спать при свете, просыпаться в шесть утра, СИДЕТЬ НА ЛАВКЕ. Мой бедняжечка позвоночник, мое бедняжечка-тельце, мой бедняжечка-мозг. Выйду — буду вас любить-любить.

***

P. S. — В камере я часто представляла, что все происходящее — это такой квест, игра. Я получила копию протокола, не признала свою вину, не ходила на «беседы», не сдала отпечатки пальцев, мой телефон не попал в ненужные руки… Но, черт возьми, я позволила сфотографировать мои татуировки и не пересчитала внимательно деньги на выходе. Тюремщики у меня украли 10 рублей. Я не зафиксировала это документально — слишком радовалась тому, что выхожу. Просто поверьте на слово :)

А еще не позволяла себе полностью радоваться предстоящей свободе, потому что знала, что после 15 суток могут забрать еще на 15. И еще, и еще. Думала, как бы так деликатно сообщить подругам, чтобы мы уходили поскорее от ворот, чтобы еще одну повестку не вручили и чтобы подруги не решили, что я там в камере совсем долбанулась.

Я прошла этот квест. Я — выжившая.