Сразу же хочу сказать, что мне очень понравился сам замысел  выставки «Лесная революция» Института политической магии и тотальная инсталляция «шалаш Ленина в разливе»: выставка в лесу и как бы от лица леса. Понравилось, что деревья и грибы высказывают своё мнение — или якобы своё, но всё же стОит к нему прислушаться! Если детям в самом раннем детстве внушают, что с растениями говорить нельзя, потому что они якобы «мёртвые» [ 1 1 Малаховская А.Н. В гостях у Бабы-Яги. СПб: Юолукка, 2020. С. 4. ], то что и удивляться тому уничтожению природы человечеством, с которым мы должны теперь жить? Это —  логическое следствие, которого не избежать.

Конечно, хотелось бы узнать, как относился к этому сам этот человек, по кличке Ленин, по тогдашним меркам уже сильно немолодой и к такому непритязательному жилью — в шалаше — не привыкший — как он относился к представлению о том, что с растениями можно было бы и поговорить? Спросить мнение вот этого подосиновика, выросшего из земли?  И понимал ли он вообще, что этот лес его охраняет и спасает от зоркого ока врагов? Понимал ли он, что должен быть благодарен этой почти дикой, почти ещё не повреждённой человеческим вмешательством природе?

На первый взгляд, сама эта постановка вопроса кажется притянутой за уши: с одной стороны — экология, которая выплыла на первый план через сто лет после того, как этот пожилой человек проводил свои дни в шалаше, а с другой стороны —  кровавая революция, которую он в этом лесу готовил. И кажется, что невозможно совместить в одной фразе ту революцию, которая готовилась — в лесу — сто лет назад —  с экологической революцией, выстрелившей в нас почти что с точностью до года через целый век.

Грета Тунберг и Ленин? Что у них может быть общего? Так и хочется вспомнить слова из древней басни о том, что «в одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань», и что Грета вписывается в совсем другую мифологическую структуру. Но так ли это?

Присмотримся внимательнее, в какую именно мифологическую структуру она вписывается. Почему так получилось, что свои забастовки она проводит именно по пятницам, это не так уж важно, а важно, что название её движения FRIDAY FOR FUTURE отсылает нас прямиком к северной богине Фрайе, от имени которой произошли такие доброкачественные понятия, как свобода (Freiheit), мир (Friede), радость (Freude) и дружба (Freundschaft). Понимает ли Грета это сама или нет, но она вписывается в ту же самую мифологическую структуру, наравне с Жанной д`Арк, которой тоже необходимо было включиться в воспоминание о том, что спасти народ может только священная Дева — в это воспоминание, непогасшее ещё в её время. Недаром ведь Жанна была связана с обществом Дианы. А кто такая Диана, мы ещё вроде бы помним — богиня охоты, проводившая испытания; помним, но не учитываем, что это —  первая, космическая ипостась самой древней богини, единой в трёх лицах (каким-то краем уха многие слышали о том, что и богиня любви тоже была, и с богиней мудрости и смерти вроде как знакомы, но что три эти богини составляли первую святую троицу, наверное, вы слышите впервые).

Так что Грета очевидно вписывается в эту мифологическую традицию, а вот Ленина туда никак не впихнуть. И особенно его бессмертие — не он сам его к себе пришивал, и всё же бессмертие очень мешает, напоминая, конечно, о том якобы бессмертном из сказок — о Кащее.

Проживая в шалаше и прислушиваясь к шуршанию и ропоту деревьев за стеной, сотканной из травы, этот мужчина сорока семи лет, конечно, и представить себе не мог своего последнего места пребывания: в выпотрошенном состоянии в стенах мавзолея! А ведь всё к тому и шло — чего он со всею своей гениальностью предвидеть не мог — что шалаш превратится в мавзолей — в место «проживания» не живого, а бессмертного.

И каким образом удалось превратить его «идеи», которые вокруг него там летали, в это подобие железной клетки, об этом пусть судят другие и в другой раз, а я хочу, наоборот, в этот шалаш вас всех ввести и напомнить о  том, что у Ленина, конечно, крутилась тогда в уме та идейная триада предыдущей, французской революции, с которой он и в разговорах, и в письмах сравнивал свою революцию и удивлялся тому, что вот она продержалась уже дольше парижской коммуны.

Это было то, на что он опирался, сам того не замечая, эти три как бы пенька, от которых он как бы отталкивался, и я произнесла слово «триада», и хорошо бы вам вспомнить, что я только что, говоря о Грете, припомнила трёхликую богиню древности.

Итак — на какие три понятия опиралась ленинская мысль?

СВОБОДА, РАВЕНСТВО И БРАТСТВО. (Надеюсь, что это триединство и в 21-м веке ещё не забыто!)

«В царство свободы дорогу грудью проложим себе», «Братский союз и свобода» — так пелось тогда в самой популярной песне «Смело, товарищи, в ногу».

Свобода уже самим своим словесным облачением восходит к той самой богине, на имя которой опирается движение FRIDAY FOR FUTURE — слово «свобода» по-немецки и по-английски звучит как имя самОй этой богини — Freiheit, Freedom. В представлении о «братстве» всех людей явно просвечивает представление о том дружеском (Freundschaft) и мирном (Friede) сосуществовании, что звучит в имени Фрейи (на однополость этого «братства» сейчас не хочу отвлекаться). Итак, свобода и братство восходят к этой почти невидимой богине, которая до «Ленина в шалаше» присутствовала в своём историческом воплощении во Франции в Жанне, а после Ленина присутствует в Швеции в Грете. Остаётся «равенство», которое нетрудно отыскать в третьей ипостаси древней богини, существовавшей в сознании человечества до «всесильного» бога монотеистических религий — в богине мудрости и смерти: перед смертью мы все равны, а о мудрости все мы мечтаем.

Почему я завела вас сейчас в эти дебри леса (который, кстати, тоже в своих трёх ипостасях в умах человечества долго существовал: как защитник и даритель ресурсов, как место, где тебя могут съесть (волки и прочие личности), а значит, и как место испытания, о чём повествуют народные сказки [ 2 2 Там же, С. 117-167. ]).

Так почему завела? Потому что хочу поведать о «сиянии революции», как я его вижу, о том сиянии, которое один их организаторов лесной выставки назвал «нечеловеческим».

И я хочу спросить, откуда взялось это невероятное (чудесное? с чудом связанное?) сияние, и какими нитями мы с вами, живущие через сто три года, о нём узнали? Какими нитями с ним повязаны? Откуда у нас эта тоска: «тоска по ней (по революции) как о безвозвратно упущенной и в чём-то наивной возможности»?

Я хочу перевести внимание на изнанку вопроса о том, почему революция не удалась, хочу на ваше рассмотрение вынести вопрос: о чём вы тоскуете, когда вам кажется, что вы тоскуете о революции, и рассказать, о чём я тоскую, когда я тоскую об этой несбывшейся или несбыточной мечте.

И для этого хочу обратить внимание на ту поворотную деталь в советской идеологии, когда в нашей стране было решено ПЕРЕПРЫГНУТЬ через предупреждение Маркса о том, что социализм невозможно построить только в одной отдельно взятой стране. Поскольку я вплотную занималась на научном (рациональном) уровне историей советских песен, то хочу тут поделиться такой значимой деталью: песня «Низвергнута ночь» со словами «По всем океанам и странам развеем мы алое знамя труда», песня с посылом распространить революцию на «все» страны,  которая была очень певучей и певшейся (могу спеть!) даже и до 70-х годов, была выпущена в свет в 1929 году. И всё! Граница!

В тридцатые годы начинается шествие неопределённо-мифологической госпожи, назовём её так, и я ещё не проследила, с какого автора это шествие началось, предполагаю, что с Бориса Корнилова, в тексте «Песни о встречном» которого эта госпожа только поднимает голову и оглядывает свои владения зорким взглядом: «Страна встаёт со славою навстречу дня». Под «картавое» пение ещё совсем малюток, а уже её подчинённых, радостных рабов (?) — так называемых «октябрят» («Навстречу идут октябрята, картавые песни поют»).

Итак, пока ещё довольно невинно и безобидно она встаёт, оглядывается — и тут начинается, можно сказать, шабаш, потому что эта «Страна» начинает вести себя не так, как подобает геофизическому понятию на языке научной рациональности, она ведёт себя так, словно бы не-доступила в своём развитии до праздника первого мая и застряла в ночи с тридцатого апреля на первое мая — имею в виду «Вальпургиеву ночь».

Мы все это так нормальненько воспринимаем, как некие узорчики, цветочки на розовой покрышке торта, преподнесённого нам всем в подарок, а в чём же эта суть —  этого одушевления немого географического пространства, в чём суть — попросту говоря —  анимизма? [ 3 3 Подробнее об анимизме в советских песнях в моём докладе «О культовом значении советских песен», прочитанном на подпольном вечере весной 1979 года и опубликованного в журнале «Звезда» № 5 в 2004. ] В какую религию наши предки тут вдруг угодили, вляпались, как только решились пере-прыгнуть через предостережение родоначальника ими принятой идеологии — марксизма, который ведь предупреждал: только во всех странах вместе! Иначе — никак!

Ну, «Страна», она же «Родина», начинает выделывать кренделя. Вот она посылает кого-то «Штурмовать далёко море», вот она, обнаглев уже до крайности, отдаёт приказания («Наша Родина нам приказала День встречать у походных костров»),  а вот, смягчившись, «зовёт, ведёт и любит нас» («девушек-красавиц»,  —  ну как не полюбить!).

Этот тезис о невозможности построения социализма в одной стране был нарушен уже Лениным, но по песням видно, что это нарушение опрокинулось в сознание народных масс только в тридцатые годы, и можно проследить, как это происходило, шаг за шагом. Но при этом важно учесть, что энтузиазм 30-х годов был непридуманным, и «пламя души своей» (из «Марша энтузиастов») вставлялось в «знамя страны своей» как-то, что рифмуется по сути, а не только на словах. («Знамя страны своей, пламя души своей мы пронесём через миры и века!»). Я лично говорила с автором слов моей любимой песни из кинофильма «Семеро смелых» и убедилась в том, что этот энтузиазм был до мозга костей искренним, а не спущенной «сверху» пропагандой.

Но как могло одновременно происходить это счастливое, этот душевный полёт энтузиазма и — и при этом треск тех «кровавых костей в колесе» в соседнем подвале, где происходила эта чёрная магия на самом деле, это необъяснимое для назагрязнённого разума поглощение одного витка спирали человеческих жизней другим?

Если спросить у леса, то есть у всего этого сборища растений и животных, то он ответит, что любая революция — это катастрофа, потому что вооружённый переворот никуда не годится, и на языке природы революция — это потоп или сотрясение земли, это плохо, это со знаком минус, и этот минус никуда не убрать и никакими красивыми песнями не запеть.

И вот вопрос:

Поверить ли лесному приговору о том, что любая революция неизбежно приведёт к катастрофе, и что не надо в ней искать ничего прекрасного, искать и находить? И надо ли было нашим предкам, нашим пра-пра, вечно прозябать в дерьме и ползать брюхом перед «вышестоящими» в этой грязи того, что Ленин называл холуйством и хамством? Надо ли нам с вами сейчас затоптать ногами священную искру того «не-человеческого сияния», или можно по-другому распорядиться этим наследством?

Для начала хочу вытащить наружу корни того, к чему пыталась свестись эта Революция, какой идеал нам показывала — и это не те «идеалы», которые обнажаются в антиутопиях Оруэлла и Хаксли, или у Замятина, где любовь запрещается, чтобы выстроить безликое «МЫ»!

Особенно яркое — неоспоримо явное воплощение той не анти-, а настоящей утопии хочу показать на примере кинофильма «Цирк». Хотя и в других фильмах 30-х годов можно разглядеть те или иные грани этой положительной утопии, но именно в фильме «ЦИРК» эта мифологическая основа — эти белые нитки, которыми шит этот сюжет — выступает на первый план абсолютно очевидно.

Фильм  начинается с того, что в довольно отлакированнную благодушную атмосферу советского цирка врывается некая заморская «звезда»  —  звезда цирка с совершенно сногсшибательным номером — полётом аж на самую луну! Но эта красавица и симпатяга имеет страшную тайну: у неё чёрный ребёнок! И приехавший с нею в Москву господин импрессарио держит её в плену, шантажируя тем, что откроет эту тайну всему миру!

Да, тут мы уже перепрыгиваем через всякое благодушие, свойственное жанру комедии, и попадаем в такую вполне сказочную по своей сути ситуацию: по сути этот романтический на вид злодей, импрессарио, держит красавицу в плену так, как Кащей в сказках держал в плену волшебных героинь (наследниц богини), таких как Василиса Премудрая или Марья Моревна. И это — та самая ситуация, которая помогает обнаружить преимущества социалистической системы ценностей: мы лучше того порядка вещей, который репрезентирует этот заморский злодей, и не просто лучше, а мы являемся полной противоположностью того бездушного мира, мы —  со знаком плюс, потому что «нет для нас ни чёрных, ни цветных», как поётся в заключающем фильм гимне.

И это столкновение двух цивилизаций, двух систем ценностей в фильме происходит с особым грохотом и размахом  —  и не где-нибудь на окраине сюжета, а в самом центре — в кульминации — как на той горячей (как печь!) пусковой установке в центре цирковой арены, откуда вылетала «на луну» главная героиня фильма, американская «звезда» цирка Мэрилин, — вот куда выбегает выпущенный рукой злодея из-за кулис чёрный-пречёрный недостаток этой «звезды». Нет! Не просто недостаток, а самый что ни на есть страшный грех — несмываемый позор — ЧЁРНЫЙ РЕБЁНОК! И как реагирует на это ужасное разоблачение весь зал, представляющий на символическом уровне «весь советский народ»? Если бы сидящие в амфитеатре над ареной цирка просто пожали плечами, типа «ну и что», никакой громовой эффект не разразился бы. Но они не просто отвергли посягательства злодея (равного сказочному Кащею) на «звезду», они ответили на его «разоблачение» звезды проявлением того качества, которое я решила назвать «материнскостью»: они не только ласкают заблудившегося в чужом для него мире маленького ребёнка, а поют ему — колыбельную! То, что веками пели своим детям Матери! — и к тому же в этом фильме эту песню поют в основном мужскими голосами. Усатые и аккуратно бритые существа не-женского пола качают ребёнка на руках и умильными голосами каждый на своём языке (! на разных языках!) поют негритёнку тихую (!!!) песню. Что это? Почему создатели фильма не позаботились выбрать на эти роли представительниц «правильного» пола? Был ли в этом умысел, или же это произошло «случайно»?

Можно ли поверить в то, что  волшебные слова советских песен о том, что «нет у нас ни чёрных, ни цветных», или что «женщина с мужчиной в одном строю свободная идёт» случайно почти дословно совпадают со словами другого утописта двухтысячелетней давности о том, что «не будет ни эллина, ни иудея, ни свободного, ни раба, ни мужчины, ни женщины, а всё — одно»? (Имею в виду апостола Павла [ 4 4 Послание к Галатам 3:28 ]).

Кащея (=его американского представителя) в этом фильме и убивать не понадобилось. Оказалось, что его достаточно разоблачить, раз-облачая скрывавшийся в Звезде цирка «грех» («преступление») и ломая — переламывая на виду у всего света — затаившуюся в этом преступлении Иглу расистских предрассудков: ребёнок оказался — на нашем языке, в нашем мире! — совсем не «чёрным», а нежным и нуждающимся в ответной нежности! И ребёнку, и выносившей его матери возвращена исконная целостность и прежний, истинный смысл — и как подпись под этим «приговором» звучат слова «нет для нас ни чёрных, ни цветных» в заключающей этот фильм песне. А символически представленный в этом фильме как Кащей народных сказок американский менеджер раз-облачён — в переводе на наш язык — как склочник и сплетник, предъявляющий знаменитой актрисе какие-то дикие претензии. И тем самым просто лишён всякой силы, так что о нём под конец все просто забывают! Практически ту «Иглу» позора, навязанного расистским=кащейским мировоззрением, в фильме ломает не главный герой в единственном числе, как это было в народной сказке, а весь зал с представителями разных национальностей, населявших Советский Союз, то есть — олицетворение той державы, в которой «народы все слились в один народ» (как пелось в эти же времена в «Гимне Женских бригад»).

И если вернуться к той мифической личности, которую в песнях той поры называют то ли Родиной то ли страной, то в этом вот фильме она под конец распахнулась НА ДВЕ СТВОРКИ, раскрыла две свои ипостаси (Невеста и Мать — «Как Невесту Родину мы любим, бережём, как ласковую Мать») и заглянула нам в глаза нежной улыбкой удивляющегося чернокожего младенца — вот в этом секрет — как про Бабу-Ягу в некоторых сказках упоминается, что у неё чёрное лицо, но говорит она ласковым голосом [ 5 5 И как раз тогда и говорит ласковым голосом, когда у неё чёрное лицо — см. «В гостях у Бабы-Яги», С. 166-167. ], так и в этом фильме: для того, чтобы дать представление о том, кто она такая — наша Родина-Мать ПОСЛЕ революционного переворота — пришлось ввести совсем постороннего персонажа, этого чернокожего маленького и нежного и с таким трогательным взглядом ребёнка — по сути это и есть ЛИЦО совсем новой цивилизации, незнакомой, но ласковой,  о которой нам хочет дать представление этот фильм.

И имя этой цивилизации не просто социальная справедливость, а — в пику заморскому злодею-менеджеру наружу выступает полное противопоставление тому злодейству, репрезентантом которого он являет себя, и имя этому противопоставлению — Материнскость. Не материнство — то, что доступно женщинам-матерям, — а перенесение того нежного и ласкового отношения, которое подразумевается у матерей, на всех и, прежде всего, на мужчин. И в том, что колыбельную песню, которой они противопоставляют себя расистской системе ценностей, поют в основном сидящие в амфитеатре цирка мужчины — я вижу отголоски той идентификации с матерью-богиней, о которой писали западные исследовательницы до-патриархальных обществ и о которой я могу рассказать отдельно.

Так эта утопия справедливого общественного устройства отсылает нас на тысячелетия назад — в те времена, в существование которых многие не хотят верить, но намёки на которые то и дело всплывают на поверхность из глубины веков. И это — та действительность — показанная в этом фильме — по которой можно тосковать как по несбыточной, но очень реально воплощённой мечте.

Вынашивал ли её, эту утопическую мечту, действительно тот самый пожилой человек, которому много недель приходилось ночевать в шалаше? Мечтал ли он о такой невозможной цивилизации? Но, что я знаю совершенно точно — что мои родители, будучи подростками, в 30-е годы жили в представлении о том, что именно в такой цивилизации и живут — как и бОльшая часть их сверстников. И что без Ленина пожить в такой несравненной мечте им не удалось бы — и спроецировать эту мечту на меня.

И тут надо вернуться к той фразе, что промелькнула у устроителей выставки в лесу — к фразе РЕВОЛЮЦИЯ — ЭТО ЧУДО.

Я думаю, что чудо — это не сам по себе революционный переворот, а вот эта настоящая утопия, что намечается в том числе и в фильме «Цирк» и которой поверила большая часть обуянной энтузиазмом молодёжи тех лет.

А как только мы произносим слово «чудо», мы оказываемся в положении барахтающегося в неизвестно какой жидкости или балансирующего на неверной поверхности, потому что «чудо» не может болтаться просто так, как нечто в проруби, оно должно быть соотносимо с какой-либо определённой философской или религиозной системой. А та религиозная система анимизма, которую мы прощупали в песнях той поры, система, в которой на самом деле можно и нужно говорить не только с растениями, но и, как в сказке «Гуси-Лебеди»,  со всеми обитателями живой природы, показывает, каким образом, находясь в этой системе и прислушиваясь к её отголоскам, следует добиваться настоящего чуда.

В этой системе чудо не сваливается с неба не разбери-пойми каким образом, в этой системе, отголоском которой являются народные сказки, чудесами оказываются те волшебные подарки, которые можно заслужить, если действовать вполне определённым образом. И ярче всего — и доходчивее — этот образ действий предстаёт перед нами в сказке «О молодильных яблоках и живой воде». И это чудо получил младший брат, который — в отличие от своих старших братцев,  цеплявшихся за свой практический  ум — произнёс в этой сказке поистине волшебные слова. Прислушаемся к тому диалогу, который решает судьбу чуда:

— Нелегко добыть то, о чём ты просишь, — говорит младшему брату Баба-Яга, на что он отвечает:

— А ты, бабушка, дай свою мудрую голову на мои могучие плечи, научи меня уму-разуму [ 6 6 Там же, С. 71. ].

В этой сказке герою не надо проходить ни через какие мучительные испытания, никаких железных сапог, никакого каменного хлеба — достаточно оказалось одной только замены ума — перенесения мудрости богини в голову стремящегося получить чудо. Что-то подобное этой перестановке, только со знаком наоборот, находим в сказках «Крошечка-Хаврошечка» и «Сивка-Бурка», где героиня и герой помещаются внутрь священного (=волшебного) животного, чтобы получить чудесные дары [ 7 7 Там же, С. 161-162. ].

Что это за ум такой? И как можно скоррелировать его с нашим человеческим умом? Как думает эта мудрая бабушка, как функционирует её разум? Завеса над этой тайной уже приоткрывается, в пример хочу привести тот закон «ключевых биологических видов», который  в 60-е годы разыскали учёные-экологи, и о котором никто, мыслящий на уровне арифметики, и помыслить бы не мог.

То есть революция, которая отнимает у тех, у кого есть, физические блага, и отдаёт их тем, у кого их нет (по принципу «экспроприации экспроприаторов») — такая революция рассуждает слишком примитивно, а вернее её творцы рассуждали на уровне самой примитивной арифметики, а Великая Мать и в самой глубокой древности не была такой простушкой на уровне ученицы первого класса. Она работала с парадоксами, потому что знала, что сначала  (в процессе первого этапа  обряда инициации) надо у всех отнять всё, что они имеют (зрение, слух, осязание, обоняние, вкус). А тот, кто за эти свои способности держится, к ней ни ногой, и волшебства не получит, а как сидел со своим жалким убогим «умом» в обнимку, так и сиди. Она-то знала, что надо сначала полностью все внешние раздражители отключить, чтоб протереть то «мутное стекло», сквозь которое все мы смотрим на мир.

Что это значит для нас? Что революция 1917 года просто не могла по сути привести к успеху прекрасной не анти-, а настоящей утопии, потому что в природе НЕТ ничего вообще, никаких процессов, развивающихся по принципу примитивной арифметики: отнять у одних и отдать другим. И кто пошёл этим путём, был обречён идти по колено в крови, загребая своими сапогами эту вонючую жижу. Иначе не получится — и не получилось. Революция — если она хочет быть удачной — должна быть именно ЛЕСНОЙ, то есть ориентирующейся на те парадоксальные законы, что протекают в лесу. Настоящую революцию, не ту, что потонет в лужах крови, не ту, что задохнётся в газовых камерах, могут спланировать и рассчитать только мыслящие по законам экологии.

Итак, революция 1917 года оказалась затоптанной в грязь из-за примитивности ума «гениального» стратега по кличке Ленин, которого поделом подвергли посмертному издевательству в гробовом мавзолее: это и есть «бессмертие» на том самом уровне недомыслия, которому поверил этот зазнавшийся «умный» братец, рассуждавший своим собственным умом, державшийся за свою собственную смекалку как за скакалку, чтоб перепрыгнуть через все те законы, что мог бы ему подсказать не умный человеческим разумом, а окружавший его мудрый простор, населённый существами, наделёнными иным разумом — ЛЕС! — а он леса не послушал, оглушённый собственными идеями. Как тот обыкновенный старший братец из сказок.

Надо приобрести ОБЪЁМНОЕ мышление, вот это округлое, как в шар заглядывающее, которое удалось приобрести этим пятерым исследователям, открывшим на практике и в степях Серенгети, и на крайнем Севере, и в океане, и в речных заводях, и в лесах закон ключевого биологического вида, ответственного за то, чтобы цветущий рай не превратился в обглоданную пустыню — абсолютно нелогичный и в квадрате парадоксальный закон: так думает Мать-природа, так она рассуждает, и нам остаётся всего лишь учиться у неё думать «другим умом».

Текст основан на докладе, прочитанном 1 ноября 2020 на вольной научно-практической конференции «Магия и мы».

Иллюстрации Лёвы Маринова создавались для книги Анны Наталии Малаховской в возрасте 8 («Та, что выносит жизнь из-под земли», «Гуси-лебеди») и 9 лет («Дом с острыми зубами», «Крошечка-Хаврошечка»).