Анастасия Вепрева: Вы достаточно редко даете интервью, почему это происходит?

Анастасия Вепрева: Наверное, я просто выгляжу как бесконечно уставший человек с угрюмым лицом, и именно поэтому меня никто почти ни о чём не спрашивает. (смеется)

У меня было несколько хороших интервью, которые позволили мне проговорить и обдумать многие важные для меня вещи, но все меняется и, конечно же, хочется новых разговоров, тем более что для этого необходимо желание двух сторон процесса — одной, задающей вопросы, и другой, на них отвечающей. И пока это желание не появилось у других людей, мне кажется, имеет смысл развивать диалогическое общение с самим собой. Тем более, что это невероятно продуктивный процесс, когда ты можешь сам себя поставить под сомнение, сразу появляются новые аргументы и возможность даже выработать новые решения для своей деятельности.

А. В.: Значит, будем считать, что сейчас это взаимное желание есть. Скажите, как вы готовились к этому интервью и в чем были основные сложности?

А. В.: Самым сложным было написать вопросы, так как для этого необходимо было абстрагироваться и понять, что меня на самом деле во мне интересует. То есть, то, что я хотела бы сама у себя больше спросить, чем рассказать — и для этого постараться посмотреть на себя как на другого человека.

В детстве я часто играла в шахматы сама с собой, и каждый раз наступал определенный момент усталости, когда я больше не могла делать вид, что не знаю, как сейчас будет ходить «другой я». И тогда я неизбежно и весьма топорно начинала сама себе подыгрывать. Партия быстро сливалась и заканчивалась моей уверенной победой, так как разделенные субъекты склеивались обратно и было уже не так важно, кто именно выиграл. Также и здесь очень легко пойти у себя на поводу и сдаться, начав себе подыгрывать. Вот, например, яркий пример — разговор Валентина Дьяконова с самим собой для Разногласий, где оба Дьяконова драматургически спелись, соскочив с серьезного внутреннего диалога.

Итак, вначале я изучила всю опубликованную информацию о себе и написала вопросы. И так как это интервью письменное, то я стала отвечать на свои вопросы, чтобы потом немного проветриться и затем уже заняться уточнениями, если в них будет необходимость.

А. В.: В разных текстах вы часто говорите о том, что у вас историческое образование. Почему вы делаете на этом такой акцент, и чем этот бэкграунд может помочь вам как художнику?

А. В.: Мне кажется, что любые соединения с иными не-художественными дисциплинами чрезвычайно продуктивны для искусства, но про историю я действительно говорю очень часто, и даже иногда заговариваюсь. Мне кажется несправедливым, хотя в чем-то и оправданным, негативное отношение к этой дисциплине, как к чему-то невероятно скучному, или, того хуже, ангажированному государственной пропагандой. Наоборот, историческая методология позволяет критически взглянуть на нашу современность, если ей грамотно воспользоваться. Тем более, что у меня нет художественного образования, а только практика, практика, история и ещё раз практика. Главное — всё время пытаться играть не по правилам.

А. В.: Как вы вообще стали художником?

А. В.: Раньше я невероятно много писала в фейсбуке и в какой-то момент обрела персонажа «художник Вепрева», начав все писать от его лица (смеется). И так как многие раньше узнавали меня в сети и только потом в реальности — слово «художник» прочно прилипло к моей фамилии. Сейчас я видимо уже убедила всех, что я художник, поэтому необходимость в персонаже отпала, и сейчас даже забавно встречать тех, кого давно не видела и слышать от них «эй, художник Вепрева!».

А. В.: В прошлом году вы сделали первую выставку в серии изучения наследия фабрики Красное Знамя, в которой спекулятивным образом воссоздали несуществующую любительскую выставку, над которой якобы работало множество профессионалов-музейщиков. И после этого вы, если можно так сказать, дебютировали в роли собственного рецензента. Расскажите про этот опыт и как вы вообще к этому пришли?

А. В.: На самом деле, предпосылок для этого было уже достаточно много. Я помню, когда ещё делали каталог выставок «Старта» на Винзаводе, Иван Исаев, на тот момент куратор площадки, просил разных искусствоведов написать тексты про разные выставки сезона, а мне сказал, что у меня и так исчерпывающее описание моего проекта и никого он больше просить не будет. Это меня тогда сильно удивило, и с тех, можно сказать, пор я встала на этот скользкий путь. К тому же меня всегда вдохновлял опыт куратора и феминистской исследовательницы Люси Липпард, которая в начале своей карьеры сама писала рецензии на свою практику под псевдонимом, запуская тем самым цепочку интереса к своей работе со стороны профессионального сообщества. Такой подход в принципе продолжает логику концептуального искусства, когда художник очень хорошо осознает смысл своей работы и может переводить его в иные, нехудожественные сферы — публицистику и даже научную работу.

В общем, когда я готовила первую выставку Красного Знамени, я неожиданно поняла, что на мне лежит огромное количество работ, которые все вместе образуют практически полный цикл производства искусства. Грубо говоря, я инициировала это исследование, я его провела, я прокурировала выставку, в которой я сама же и была художником, я пиарила ее в соцсетях, была собственным техником, и одним из самых постоянных зрителей — казалось, почему бы не пойти дальше и написать вдобавок критическую статью на этот продукт. Хотя, конечно, это достаточно типичная ситуация для всех самоорганизационных процессов, разве только статьи про себя действительно мало кто пишет. Недавно на Артгиде вышла статья Ильмиры Болотян, где она описывает свой многолетний проект, и это один из любопытных примеров самоописания.

Недолго думая, я обратилась к Елене Ищенко в Aroundart, и ей эта идея понравилась, правда, первый вариант текста она завернула, назвав его кураторским. Действительно, это оказалось сложной задачей — попытаться найти в своей работе, которую ты уже считаешь завершенной, какие-то минусы и осознать параллели с другими художниками и процессами. Но у меня получилось. Я писала о себе в третьем лице, не прикрываясь псевдонимами, по сути, обнажая этот прием и заостряя его. Эта работа стала также и обнажением прекарности, в каком-то смысле даже «ненужности» художника и позволила мне повернуть свое исследование фабрики совершенно в другую сторону.

А. В.: В этой выставке и в других своих художественных работах вы часто используете прием создания фиктивного документа, который до сих пор вызывает много споров: допустимо ли во время пост-правды идти на поводу у корпораций и государств и создавать множественные фейки и спекулировать — не честнее ли держаться истины?

А. В.: Мне кажется, что стремление быть не как все — это слишком романтично, я же, к сожалению, или к счастью не романтик, он во мне не выжил. Но я не считаю, что есть что-то плохое в желании быть как все, наоборот: это позволяет увидеть больше, вычленить некоторый концентрат реальности, более правдивый, чем черно-белое восприятие «как все»/ «не как все». К тому же кто такие эти «все»?

Когда говорят об истине, то часто путают её с правдой. А правд очень много разных, и у всех они будут разные. Мне же важна не правда сама по себе, а те намерения, с которыми эту «правду» конструируют. Здесь мы напрямую выходим в область Memory Studies: память — это такая же часть истории и вполне может быть использована в качестве исторического источника, а значит, и исторического факта. Конечно же, с оговорками, если мы говорим об академическом исследовании, и конечно же, без оговорок, если мы находимся внутри искусства. В этом смысле интересна история с «находкой» Штабом архива коммуны им. Коллонтай во Фрунзе — как художественное воплощение того, что потенциально могло быть по косвенным источникам, но не было найдено физически. И здесь искусство позволило «воссоздать» недостающее, да так, что многие до сих пор верят в существование этого архива, несмотря на то, что на сайте Штаба информация о проекте размещена в рубрике «левый миф» с показательной цитатой Ролана Барта об искусственной сделанности и видимости маски каждого левого мифа. Здесь создание фиктивного документа уже стало частью реальности и расширило в каком-то смысле утопический горизонт возможного.

Когда я готовила первую выставку Красного Знамени, я создавала фиктивные любительские работы по тем обрывкам, которые мне были доступны по результатам беглого ресерча, что в общем-то не отрицает того, что они были когда-либо на самом деле — гораздо важнее было легитимировать любительское искусство через прием «реконструкции». А когда работала над Кронштадтским делом, необходимо было актуализировать память о анархистском восстании 1921 года через линки к современному состоянию вещей.

Ещё был интересный заход в документы будущего, который вообще, кажется, мало кто понял, когда мы снимали работу «Агентство 404 Делит Йорселф», где основным примером для подражания была региональная телереклама какой-то мутной конторы, предоставляющей услуги по удалению всех данных пользователя из сети. Работа была приурочена к делу против математика Дмитрия Богатова и в общем-то была не самой оптимистичной по своему духу, так как в процессе просмотра становилось понятно, что все ваши данные так или иначе будут использованы против вас.

А. В.: Я бы хотела вернуться еще немного в начало нашей беседы, где вы говорили о трудностях личностного склеивания. Сейчас мне кажется, что мои вопросы больше несут инструментальную функцию, хотя для интервью это типическая ситуация. Было ли это запланированным элементом беседы, или все-таки заданное разделение неизбежно самоуничтожается?

А. В.: Хороший вопрос. Обычно, когда я сама готовлюсь к интервью, то стараюсь создать условия для того, чтобы человек проговорил какие-то важные для него и еще не озвученные им вещи — быть может, даже прийти с ним в процессе разговора к какому-то важному для нас обоих размышлению. Здесь мне кажется ситуация во многом схожа — это не допрос, не испытание, а размышление двух сторон, где вопрошающий помогает отвечающему раскрыться. Практики взаимопомощи, если можно так сказать. Хотя если честно, вопрос про пост-правду был достаточно болезненным — я хотела написать еще про один эпизод фиктивной акции, но стала гуглить источники на этот счет, вспомнила весь негатив, триггернулась и удалила все написанное.

А. В.: Да, в этот раз вы можете прямо здесь все и удалять. Обычно приходится кучу раз все согласовывать с интервьюируемым и это удлиняет выход текста. У меня однажды был эпизод, когда интервьюируемый не просто переписал в процессе согласования все ответы, но еще и дополнительные вопросы сам к себе поставил — это был странный опыт.

А. В.: Могу представить, каково это — интервью всё-таки совместный труд. И очень трудоемкий. Но, может быть, продолжим? Я еще про одну вещь хочу рассказать.

А. В.: Хорошо. Последние два года вы плотно занимались кураторской работой в ДК Розы, был ли этот опыт схож с художественной деятельностью, и какие бы параллели вы могли бы здесь провести?

А. В.: Вообще это, конечно, был очень странный опыт. Вначале у меня было очень много сил и энтузиазма, но на нем одном далеко очень сложно уехать, и меня не покидало ощущение сидения на множестве стульев, с которых я в какой-то момент очень громко для себя рухнула в межстульевой промежуток и сейчас уже достаточно долго не могу оттуда вылезти.

Тем более, когда ты сам художник, кураторство у тебя получается какое-то сверх вовлеченное и очень сложно абстрагироваться от собственных визуальных решений и не навязывать их другим художникам. Поэтому я постепенно отпускала контроль, отдавая многое на откуп художникам, искренне убежденная в том, что лучше дать им возможности и не мешать, если конечно они сами не попросят об обратном. Так я все исчезала, исчезала, и теперь я под стульями.

Но время было невероятно насыщенное и полное экспериментов, перформативности и такой хорошей потенциальной сырости, из которой в будущем обязательно что-либо вырастет. По крайней мере в моих ближайших планах выпустить каталог и написать к нему статью, чтобы принудительно внести в историю и эту череду исторических фактов.

А. В.: Ясно. Спасибо вам, у меня уже кончились все вопросы и кажется, что мы уже обговорили насущное. Я не буду спрашивать вас про готовящийся полнометражный спекулятивный фильм про независимую сцену Санкт-Петербурга.

А. В.: Да, не надо, пожалуйста, об этом я расскажу как-нибудь потом. А сейчас давайте всё же обратно склеимся, а то посередине сильно дует.