Предупреждение от автора: В психоневрологических интернатах снимать запрещено, поэтому фильм, который вы увидите, был снят в голове. Почему-то когда я снимаю кино в голове, я снимаю его на пленку, так что не удивляйтесь монтажным склейкам, переэкспозиции и прочим небрежностям.

Первый титр: Широта (прозрачными буквами). Вид на окраину города и конец проспекта «Легионеров». Типовая архитектура семидесятых годов намекает на серийность и утилитарность. Пятиэтажное здание на восемьсот человек, как горизонтальный небоскреб, лежит между двумя остановками автобуса. Камера медленно движется вдоль фойе на первом этаже. Мы видим, как естественный свет проходит через большие стеклянные окна, зимний сад из пальм и комнатных растений, автомат с конфетами, лавочки как из зала ожидания, попугаев в зооуголке, пустующий стол для пин-понга. Мимо нас проходит человек в пижаме с плеером в руках. Тишину разбавляет музыка из его наушников. Коты-статисты щурятся на солнце, не обращая ни на кого внимание.

Проявлять невозмутимость довольно просто, но сдержать отвращение к смеси запахов кислой капусты, немытости и медикаментов не получается. Мы поднимаемся на последний этаж в тесном лифте. На этаже решетки на окнах заботливо украшены искусственными цветами. Бежать некуда — мы на отделении! [ 1 1 Отделения представляют из себя закрытую часть этажа. Тут проживающие живут, получают уход и питание. Часто в интернатах отделения закрытые и делятся на мужские и женские. На закрытых отделениях проживающие могут месяцами не покидать помещение. ]

За закрытой дверью нас встречают люди в синих пижамах. Оператор вместе с нами движется мимо мужчин вдоль коридора. Ручная камера выхватывает таблички: «комната персонала», «помещение номер шесть», «туалет», «служебный туалет», «комната психологической разгрузки», «отходы класса А». В конце нас ждет рекреация, где стоит беговая дорожка и диван, тут мы и будем рисовать. Средний план.

Второй титр: Я — художник.

Сотрудники интерната, проживающие и даже волонтеры выстраивают и поддерживают концепцию инвалидности, находясь в дисциплинарной системе, воспроизводя заданные ей социальные роли. Например, для персонала запускается объяснительная схема, как описывает ее Гофман: «Попадающий в политическую тюрьму должен быть предателем, оказывающийся за решёткой — нарушителем закона, госпитализированный в психиатрическую больницу — психически больным. Если бы он не был предателем, преступником или больным, по каким еще причинам он бы мог там находиться?». Проживающие, в свою очередь, лишенные базовых гражданских свобод, теряют интерес к окружающему миру, утрачивают ресурсы контроля за своим образом и телом. Такие социальные реакции считываются персоналом как ненормальные, что приводит к еще большей стигматизации клиентов ПНИ. Волонтеры часто противопоставляют себя интернату и расценивают свои действия как альтернативные, но, находясь в данных обстоятельствах, также начинают воспроизводить властную риторику. В своем антропологическом романе «Наверно я дурак» Анна Клепикова упоминает такой случай: «Когда закончился рабочий день, я осознала, что за общим впечатлением какого-то кромешного ужаса я во время бани мало обращала внимание на эмоции и ощущения детей. В брызгах от падающих в воду тел, криках санитарок, нелепо торчащих руках и ногах, запахах, неуправляемой воде в кране для меня утонул почти весь тот смысл, который волонтер должен был вкладывать в этот процесс». [ 2 2 Клепикова А. Наверно я дурак: антропологический роман. Спб: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге. С. 30 ]

Если алгоритм взаимодействия между врачами, санитарками, проживающими, родственниками и волонтерами понятен, то какое место занимает в этой иерархичной системе художник?

Крупный план. Настолько крупный, что я вижу только голубые глаза. «Я — художник», — протяжно говорит Саша. Взгляд выхватывает различные детали: папку с бумагой подмышкой, карандаши, торчащие из карманов. Появляется Юра в типичной клетчатой рубашке, но завязанной на животе. За ухом у него перо. Пока остальные рассаживаются, он показывает пачку своих работ и объектов, например, графику, перемешанную с хлебом и плесенью, открытками из художественных музеев и рекламными флаерами.

Идентичность художницы в моем волонтерском опыте является для меня ключевой. Этот «защитный костюм» никак не считывается системой, что позволяет создать другой тип коммуникации — без иерархии, угнетения или покровительства. Надо отметить, что в интернате я взаимодействую также с художниками и художницами, теми, кто так себя позиционирует или проявляет интерес к рисованию. Инициативная группа «Широта и Долгота», к которой я принадлежу, ставит своей задачей поиск и поддержку (не)профессиональных художников. «(Не)профессиональное» понимается не как искусство людей с психиатрическим опытом и ментальными особенностями, но как творчество маргиналов, самобытных и одиноких художников, не вписанных в систему арт-мира. Слово «Широта» в названии указывает на то, что главным является не диагноз или заболевание, а место — географическая точка на карте, регион, город, интернат, где живут художники и художницы. Этот жест — попытка дестигматизации художников, часто представленных в истории искусства как душевнобольных людей, создающих дикое, сырое, мистическое искусство и обладающих незамутненным культурой сознанием.

Таким образом, на наших творческих сессиях в интернате происходит коммуникация по принципу Художник+Художник, которая преодолевает бинарность нормальный/ненормальный, способный (able)/неспособный (disabled), а также неолиберальный императив человеческого поведения.

≫>

«Тихий час носит рекомендательный характер», — невозмутимо отвечает Наташа на вопросы медсестры, куда и почему мы идем. Жизнь в интернате идет по согласованному распорядку.

7-00 — подъем

7:00  —  8:00 утренний туалет

8:00  —  8:30 уборка постелей

9:30  — 10:00 раздача лекарств,

трудотерапия, прогулка, посещение родственников, обход врача, обед, раздача лекарств, тихий час, полдник, прогулка, посещение родственников, час письма, ужин, раздача лекарств, свободное время, 22:00 — отбой.

Ирвинг Гофман определяет тотальный институт как «место деятельности и пребывания большого количества людей, в течение долгого времени отрезанных от внешнего мира и совместно ведущих затворническую жизнь, формы которой эксплицитны и тщательно регламентированы» [ 3 3 Goffman E. Asylums: Essays on the Condition of the Social Situation of Mental Patients and Other Inmates 9th ed Harmondsworth: Penguin Books, 1978, P. 10 ]. Тотальный институт лишает человека права на индивидуальность, сокращая его частную сферу. В интернате приватное имеет контур кровати, внутри которой проживающие хранят свои личные вещи из-за отсутствия тумбочек и шкафов. Это было хорошо проиллюстрировано на выставке «Жизнь — это когда живешь нормально» [ 4 4 Выставка «Жизнь — это когда живешь нормально», организованная благотворительным фестивалем «Антон тут рядом» показывала разницу между жизнью в ПНИ и проживанием с сопровождением. ], где была воссоздана типичная кровать проживающего ПНИ (кстати с тумбочкой).

В кадре мы видим художника Александра Минина. Сначала он встает, чтобы нас поприветствовать, но потом ложится так же, как и все его семеро соседей по комнате. Он показывает нам свои работы. На кровати вдоль тела у него два магнитофона, один из которых сломан. На уровне подушки лежит пакет с кассетами Пинк Флоид и Роллинг Стоунз. Мы разговариваем о музыке. Я достаю телефон, чтобы снять видео, но не решаюсь. Вместо этого подхожу к окну, чтобы сфотографировать осенний лес и носки на решетке.

≫>

Третий титр: Сон Наташи. Биржа труда, кадровый отдел. Дым-машина окутывает зеленым туманом двух девушек, сидящих за столом. Происходит длительный процесс оформления бумаг, после чего сотрудница биржи поднимает голову и уточняет: «Так, а в графе место работы пишем: Концлагерь». Представляете, приснится же такое!

Систему ПНИ часто сравнивают с современным Гулагом. Одним из самых резонансных выступлений стал доклад Нюты Федермессер на Совете по правам человека в этом году. В интернете быстро распространилась ее презентация с шокирующими фотографиями. Просьба чувствительным не смотреть! СМИ также за последние годы привлекали внимание к проблеме психоневрологических интернатов в России, что поспособствовало реформе ПНИ [ 5 5 ПРИКАЗ МИНТРУДА РФ № 519 ОТ 23 ИЮЛЯ 2019 Г. «Об утверждении плана мероприятий („дорожной карты“) по развитию в субъектах Российской Федерации стационарозамещающих технологий социального обслуживания граждан, страдающих психическими расстройствами, на 2019–2024 годы» ].

С экрана телевизора рефреном доносятся обрывки новостей: «Президент встретился в Карелии с представителями гражданского общества и обсудил с ними важные социальные проблемы: помощь пожилым людям, поиск пропавших и потерявшихся, жизнь взрослых людей с ментальными нарушениями в психоневрологических интернатах и многие другие». «В Минтруде создана рабочая группа по реформированию психоневрологических интернатов. Соответствующий приказ подписал министр Максим Топилин». «Вице-премьер Татьяна Голикова дала поручение Роструду, Роспотребнадзору и Росздравнадзору проверить условия проживания в психоневрологических интернатах».

Но движения за права пациентов психиатрических клиник начались еще в прошлом веке. Антипсихиатрия — движение, сформировавшееся на пересечении медицины и философии — противостояло угнетению и порабощению индивида обществом, а также выступало против тотальности общественных институтов. «Мы объединяем под термином „антипсихиатрия“ междисциплинарное движение 1960–1970-х годов, особенностью которого является выработка социального проекта (социальной теории и социальной практики) и которое включает в себя Р. Д. Лэйнга (и его последователей: А. Эстерсона, Дж. Берка, Л. Мошера, Э. Подволла и др.), Д. Г. Купера, Ф. Базалью (и сторонников движения „Демократическая психиатрия“), Т. С. Саса, а также социально-критические, социально-эпистемологические и антропологически ориентированные околоантипсихиатрические идеи.» [ 6 6 Власова О. Антипсихиатрия: социальная теория и социальная практика. М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2014. С. —  13. ]

— Передайте Козлову ручки и точилку, пожалуйста.

— Это опасно, я не могу.

— Я ему уже два года их даю.

— Девочки, у нас тут пси-хи-а-три-я….

— Но вы учреждение социальной защиты, а не медицинское.

Титр четвертый: Я не против.

Почти на любое предложение Юра отвечает «я не против». Он не против порисовать красками, он не против сходить в музей, он еще много чего не против. Когда я спросила, пойдет ли он со мной на день рождение в одно дружественное пространство, он тоже оказался не против. Мы — Юра Козлов, Александр Минин и я — едем в такси из Русского музея, где только что было открытие выставки с участием их работ, на вечеринку. Таксист к нам относится насторожено, но пробки его раздражают сильнее. Пока мы стоим, он предлагает запретить весь общественный транспорт, потому что легковым автомобилям негде ездить, а автобусы вечно полупустые. Потом он резко поворачивает к нам и спрашивает: «А вы за кого голосовали?» «За вас! — без колебаний отвечает Юра, — Мы голосовали за вас!» Через зеркало на лобовом стекле я вижу, как таксист улыбается. Камера снимает наши портреты, и, меняя крупный план на дальний, сосредотачивается на мокрых набережных города.

С вечеринки мы возвращаемся после 22-00. Ворота на территорию интерната закрыты. Вокруг уже стемнело и мы никак не можем попасть внутрь. Ситуация абсурдная, потому что Юра и Саша живут на самом строгом и закрытом отделении, где запрещен свободный выход. Но, оказавшись по ту сторону забора, мы теперь отчаянно пытаемся попасть внутрь. Юра раздвигает решетки руками и мы, как три преступника, проникаем на территорию. Все проваливается в темноту.

≫>

Мой фильм находится на стыке визуальной антропологии, документалистики и художественных спецэффектов, но из-за частой работы в поле я не могу не назвать его и этнографическим тоже. Илья Утехин определяет этнографический фильм как «такой документальный фильм, где на экране представлен „экзотический Другой“.» [ 7 7 Утехин И. Что такое визуальная антропология. Путеводитель по классике этнографического кино. Спб.: Порядок слов, 2018. С.— 17. ] Фигура Другого уже давно вписана в философию и социальную антропологию. В основе ее образа лежит страх перед иным, чужим, нечеловеческим. На данный момент реабилитация людей с психическими особенностями строится по двум моделям: или это путь нормализации, при котором человека адаптируют до стандартов, принятых в культуре, не учитывая особенности каждого, или путь биологизации, при котором идентичность человека с инвалидностью вписывается в культуру, образуя при этом гетто [ 8 8 Эта мысль была высказана Аллой Митрофановой на ридинг-группе по второй главе из книги О. С. Никольской «Уровни аффективной организации сознания и поведения» в пространстве «Простые вещи» в Санкт-Петербурге. ]. Ответ мне видится в крип-теории, которая разрабатывает новые критические нормы для понятий «инвалидность», «идентичность», «дееспособность». Далее я привожу часть вступительного слова исследовательницы и издательницы журнала «Crip Magazine» Евы Эгерманн. «Но каковы возможные пути выхода из нормативных условий неолиберализма? Через фигуру фрика, который не может быть определен нормой, от которой он отклоняется и с которой не совместим? Или через общество равных тел-субъектов? С помощью стратегий двусмысленности или права на неясность за пределами окончательной идентификации личности? Через политику репрезентации, которая имеет дело не с изображением, а скорее со строительством реальности? Через повторную политизацию повседневной жизни и альтернативные пути присвоения и сопротивления из прошлого? С помощью технологий отмены нормализации и нарушения существующего порядка?»

Вместо финальных титров Рома подходит и показывает руку, сжатую в кулак, на которой написано «К.Л.Е.Н.». Он произносит вслух «клянусь любить ее навеки».