28 октября 2018 года в рамках публичной программы к выставке Полины Заславской «Вещдок» Александр Кондаков прочел доклад, конспект которого мы публикуем здесь. Доклад посвящен истории исследования «Преступления на почве ненависти к ЛГБТ в России», проведенного группой социологов в 2016-17 годах. Акварели Полины, сформировавшие выставку, — иллюстрации к отчету по результатам этого исследования. На них — орудия преступлений: убийств, избиений, грабежа. Вещдоки к судебным делам.

Александр Кондаков:

Эта история — исследование насилия, такого насилия, которое обусловлено политической ситуацией. В 2013 году принят знаменитый закон о пропаганде нетрадиционных сексуальных отношений (далее — НСО), фактически запрещающий говорить о ЛГБТ. Когда «пропаганду» запретили, некоторые люди говорили: «Ну и что такого? Подумаешь. Никого не хватают на улице, не тащат, не избивают, никакой ответственности за гомосексуальные отношения в стране нет, просто нельзя об этом говорить, потому что дети могут услышать».

Поэтому мы в ЦНСИ решили выяснить, как обстоят дела на самом деле, — посмотреть, что происходит с преступлениями, мотивированными ненавистью к другим людям. Повлиял ли закон о «пропаганде» НСО  на подобные криминальные активности в нашей стране — был вопрос этого исследования. По результатам этой работы был опубликован отчет.

Вообще, можно было бы посмотреть статистику МВД, чтобы решить нашу исследовательскую задачу. В России отличное законодательство в области преступлений ненависти: есть отдельная статья в УК, которая напрямую запрещает ненавидеть других людей по причине политической, расовой, национальной, религиозной принадлежности или принадлежности  к какой-либо социальной группе. Под этой социальной группой, как и во многих других странах, могут подразумеваться различные «сексуальные меньшинства», например, ЛГБТ. Даже есть специальное решение Конституционного суда РФ, которое гласит, мол, «товарищи, под соц. группой надо понимать ЛГБТ». Более того, та же самая норма содержится в других статьях УК. В ст. 105 (убийство), например: если ты просто убил человека, то тебе полагается до 12 лет лишения свободы; но если ты убил его по мотивам ненависти к какой-либо социальной группе, то уже до 15.

Так, можно было просто посмотреть, как эти статьи применяются. Когда я это сделал, я обнаружил 4 дела, где применялись соответствующие статьи уголовного кодекса. С 2010 по 2016 год было зафиксировано 4 преступления ненависти против четырех мужчин-геев в России. Решения по трем из них были приняты в одном городе Московской области, и три таких судебных решения вынесла одна и та же женщина-судья. Мало похоже на правду, если учесть социальное положение ЛГБТ в России. Поэтому нужно было идти другим путем.

На тот момент у нас все судебные решения публиковались в открытых базах данных. Любой человек  может заглянуть в эти базы и посмотреть судебные решения. Тогда существовала независимая база данных «Росправосудие», а также все еще существует официальная государственная автоматизированная система «Правосудие» (она ведется непосредственно Министерством юстиции, и в нее загружаются судебные решения со всей страны). В этих базах миллионы дел. Мы стали выбирать по ключевым словам только те, которые касаются ЛГБТ (ключевых слов было много, основное — «нетрадиционный»).

В итоге получилось, что как минимум 3000 дел повествуют о ЛГБТ, но в них тоже не все касаются именно преступлений на почве ненависти. Там есть дела, когда применяется закон о пропаганде; есть несколько дел о домашнем насилии в однополых семьях; большая часть дел (примерно 1000) — это когда полицейского кто-то обозвал пидором, и он пошел с этим в суд, чтобы восстановить справедливость, честь, попранное достоинство. Среди этих 3000 как минимум 295 являются, как я полагаю, преступлениями на почве ненависти против ЛГБТ. При этом судьями они не квалифицируются как таковые, кроме 4 из них.

Эти дела были приняты в 64 регионах России. Нужно понимать, что это не означает, что в остальных регионах нет насилия против ЛГБТ. Просто когда в судебном процессе люди, которые выносят приговоры, проводят расследования, говорят о гомосексуальности, они не всегда могут полностью артикулировать, что они хотят сказать. Иногда, даже если гомосексуальность в деле есть, на тексте это никак не отражается. Такие дела никак не могут попасть в поле зрения исследователей. Самый яркий случай — Чеченская республика. Там нет судебных решений, касающихся ЛГБТ, но уже в 2017 году мы узнаем, что полиция интересовалась этим вопросом. Просто никаким образом в документах не отражается сексуальность жертв. Поэтому те дела, которые у меня есть — это такие дела, в которых сексуальность проявилась на поверхности текста. То есть это самый минимальный из определимых уровней насилия ввиду того, что сексуальность осталась зафиксированной до конца судебного процесса.

Судебный приговор — это финальная стадия насильственного акта: насилие совершено, каким-то образом осознано как насилие участниками этого взаимодействия, что не всегда так. Иногда насилие совершено, но все думают: ну и что, ну подумаешь, со всеми бывает. «Это мое место, — говорит жертва. —  Меня бьют, убивают — и ладно, я это заслужил или заслужила». Если же действие определено как насилие и правоохранительные органы об этом как-то узнали, то часто заводится уголовное дело, проводится расследование, которое доказывает причастность подозреваемого к акту насилия, дело отправляется в прокуратуру, потом в суд, проходят слушания, рассматриваются все улики, показания свидетелей и участников — и суд принимает решение. И когда весь этот длительный процесс, который иногда может занимать годы, пройден до конца, тогда появляется приговор. У меня есть только вот эта финальная стадия насильственного акта — приговор. Наверняка было огромное количество случаев, которые отпали на разных стадиях этого процесса, и они, конечно, в материалах исследования отсутствуют.

Далее, я начинаю читать эти тексты и применять простое определение того, что я понимаю под преступлением на почве ненависти. В нем три элемента:

• действие должно быть нарушением норм уголовного права (УК РФ),
• предрассудки подсудимого должны проявиться в тексте,
• сексуальность жертвы должна быть явлена в приговоре.

Я исключил из выборки дела, в которых судья не поверил, что жертва относится к ЛГБТ, как, например, вот в этом случае:

«Версию стороны защиты о том, что [жертва] угрожал убийством и совершением действий сексуального характера в отношении [подсудимого] суд также считает несостоятельной в связи с тем, что согласно показаниям [свидетелей 1, 2, 3], проявлений нетрадиционной сексуальной ориентации у [жертвы] не было, он характеризуется положительно, пользовался авторитетом и уважением среди коллег, спортсменов, состоял в браке, имел детей, в состоянии алкогольного опьянения вел себя спокойно» (Забайкальск).

Судья тут говорит о том, что все было неправдой: жертва ни к кому не приставал, не имеет никакой «нетрадиционной ориентации» и все, что говорит подсудимый, — ерунда. Такие дела я убирал. Единственное, что хочется отметить, — какая концепция сексуальной ориентации находится в голове судьи: гетеросексуальный человек характеризуется положительно и пользуется авторитетом у коллег. И даже не просто коллег — у спортсменов. То есть спорт и мужская гомосексуальность — это прямые совершенно не пересекающиеся. Плюс, конечно, дети, семья, брак и алкогольное опьянение: гетеросексуалы в алкогольном опьянении ведут себя спокойно, в отличие от гомосексуалов, которые становятся буйными, — вот это концепция гетеросексуальности российского судьи.

Дела, которые я в выборку включил, это такие, например:

«[Подсудимый] совершил умышленное причинение легкого вреда здоровью, вызвавшее кратковременное расстройство здоровья, совершенное по мотивам вражды в отношении какой-либо социальной группы. Преступление совершено при следующих обстоятельствах: 21 июня 2011 года около 23 часов 00 минут, находясь со своим знакомым <ФИО1> около <АДРЕС> по ул. 1 Мая <АДРЕС>, он встретил ранее знакомого ему <ФИО2>, который, как ему было известно, является человеком нетрадиционной сексуальной ориентации (гомосексуалистом), в связи с чем у него возник преступный умысел, направленный на причинение телесных повреждений <ФИО2>… [Суд рассмотрел] показания потерпевшего <ФИО2> о том, что он является человеком нетрадиционной сексуальной ориентации с 20 лет, вступает в половые отношения с мужчинами с пассивной стороны. Это он совершает добровольно» (Ликино-Дулево).

Здесь мы уже имеем дело с концепцией гомосексуальности у судей. Как доказать, что человек является «представителем НСО (гомосексуалистом)»? Нужно его опросить и выяснить, когда он таким стал. При этом мужская гомосексуальность ассоциируется с пассивностью. Это очень древняя идея о том, что если человек в однополых сексуальных отношениях выступает с активной стороны, то вроде как он не гомосексуал. Причем в данном случае человек осуждается по подпункту статьи, указывающему на ненависть.

Для того, чтобы доказать, что человек был гомосексуалом, опрашивался потерпевший, но есть и другие способы, которые следователи и суд применяют в этих целях. Это могут быть материальные свидетельства, например, просматривают вашу видеотеку. Если у вас есть фильмы для взрослых с гомосексуальным содержанием, то все сходится. Или в другом деле были секс-игрушки подозрительного содержания, найденные в помещении. Как ни странно, до сих пор проводят медицинскую экспертизу, ищут остатки спермы в теле другого мужчины и тем самым доказывают, что история совпадает. Чаще всего опрашивают потерпевшего, если он выжил, либо друзей, знакомых, свидетелей, которые могут подтвердить гомосексуальность жертвы.

Другой случай — это когда гомосексуальность просто упоминается в тексте, и, мне кажется, что она является центральным элементом преступления, но в суде больше никак не рассматривается:

«В середине февраля № года, точная дата не установлена, [подсудимый], управляя автомобилем <данные изъяты> с государственным регистрационным знаком № регион, на котором оказывал услуги „такси“, познакомился с П1, которому сообщил номер своего телефона. После чего П1 периодически стал писать [подсудимому] СМС-сообщения, в которых сообщил о своей нетрадиционной сексуальной ориентации, в результате чего у [подсудимого] возникли неприязненные отношения к П1. … [Подсудимый] открыл правую заднюю дверь автомобиля и, находясь возле указанной двери, держа в руке металлический прут, потребовал у П1 денежные средства, высказав в адрес последнего угрозу применения физического насилия» (Красноярск).

Получается, что человек задумал преступление, когда узнал, что его потенциальная жертва является геем. Но помимо подобного описания этот факт больше никак не интересует суд. Но меня он интересует, поэтому я эти дела привлекаю в свою выборку.

Можно еще поразмышлять о том, как эти тексты отражают реальность. Понятно, что в Красноярске или где-либо еще вы вряд ли, получив номер телефона незнакомого таксиста, сразу начинаете ему писать о своей сексуальной ориентации. Это перевод реальной истории, случившейся в Красноярске, на юридический язык — неуклюжий, странный, далекий от действительности. Он отражает реальность, но отражает ее по-своему. Не потому, что этот язык плох, а потому, что его интересуют конкретные факты, которые относятся к финальному решению, приговору, все остальное находится вне его юрисдикции. Может быть, жертва не сообщил таксисту о том, что он является «лицом НСО», но каким-то образом дал это понять. Но суд интересует, что эта информация стала известна из смс, — значит, так и запишем. И к этому вопросу мы еще вернемся.

Хочу рассказать о том, как я определяю мотив ненависти. Самые простые случаи — когда в суде так и сказано:

«[Посудимый-1] и [Посудимый-2] совершили нанесение побоев, причинивших физическую боль, но не повлекших последствий, указанных в ст. 115 УК РФ, по мотивам ненависти в отношении какой-либо социальной группы… В то же время в том же месте [Посудимый-1] узнал от ФИО1 о том, что ФИО1 является человеком нетрадиционной сексуальной ориентации (гомосексуалистом), в связи с чем у [Посудимого-1] возник преступный умысел, направленный на причинение телесных повреждений ФИО1» (Павловский Посад).

Чаще всего это дела, которые касаются побоев и одно дело — это причинение легкого вреда здоровью, то есть речь идет о незначительном насилии: побои — это шлепок или что-то такое, что не повредило здоровью вообще. А 115 статья «легкий вред здоровью» — это когда вам нужно было оказать все-таки медицинскую помощь, но незначительную. Дела с ненавистью в квалификации почему-то касаются очень легкого насилия. А тяжелое насилие — это случаи, которые похожи на ненависть, но ненавистью по форме не являются:

«При установлении мотива совершенного [подсудимым] убийства, суд полагает возможным признать, что неудачная попытка установления интимных отношений и полученная им от [жертвы] информация о ее нетрадиционной сексуальной ориентации в совокупности с неадекватным восприятием действительности и поведением [подсудимого] в состоянии алкогольного опьянения… в конечном итоге и стали причиной возникновения у [подсудимого] неприязненных отношений к [жертве], последующей ссоры и убийства» (Орехово-Зуево).

«Неприязненные отношения» каким-то образом подменяют то, что можно назвать ненавистью в большей части дел моей выборки. При том, что в повседневной речи мы редко используем подобные слова. Может быть, помните фильм «Мимино», когда в суде свидетель показывает: «Подсудимый мне сказал, что он к жертве такую личную неприязнь испытывает». Это было смешно, потому что в реальной жизни никто так не говорит, а герой как будто передавал прямую речь подсудимого. Естественно, мы понимаем, что его научила милиция, как правильно говорить, потому что только в юридическом словаре существует «личная неприязнь» в качестве формы повседневной речи. Она очень удобна в правовом процессе, потому что не требует особых доказательств. Не нужно применять какую-то особую статью для неприязни, в отличие от ненависти. И при этом «неприязнь», слово, которое не несет сильной эмоциональной нагрузки, ответственна в делах моей выборки за пытки, каннибализм, самые жестокие проявления насилия.

Третий случай определения мотива — когда был произведен какой-то специальный отбор жертв, то есть об эмоциях вообще ничего не говорится, просто человек решил совершить преступление против другого, потому что он ЛГБТ:

»…в вечернее время он зарегистрировался в социальной сети «ВКонтакте» под вымышленным именем «Цветков Станислав» и познакомился там с парнем нетрадиционной сексуальной ориентации под именем «Лиза Аблизова». Он предложил брату и [свидетелю-1], что если данный человек придет на встречу и при нем будет что-то ценное, то они ограбят данного человека, на что последние дали свое согласие» (Саратов).

Таких дел очень много, все они касаются интернет-знакомств и чаще всего корыстных целей преступников, которые хотят завладеть имуществом, считая, что это легче сделать, если грабить мужчин-геев, потому что они не пойдут в полицию, что их можно шантажировать.

Давайте посмотрим на итоговое количество преступлений. Сейчас я пересчитываю их по жертвам, потому что в некоторых делах есть 2-3 жертвы в одном приговоре. А пока есть цифры по количеству судебных решений. Из этих цифр становится понятно, что закон о «пропаганде» повлиял на уровень насилия, потому что именно в 2013 году судебных решений, которые я считаю преступлениями ненависти, становится больше, и с тех пор количество их растет до 2015 года. Также выделены 3 разных типа преступлений: (1) убийство, (2) насилие — это преступление, которое не закончилось летальным исходом, (3) хищение какого-то имущества.

Тут [см. материалы презентации] видно, что количество убийств возрастает после 2013, а число насильственных эпизодов, которые не заканчивается убийством, немного снижается. Видимо, накал страстей становится больше, и чаще всего насильственные эпизоды заканчиваются смертью. С другой стороны, возрастает и количество корыстных преступлений: люди, видимо, послушав по ТВ, что есть такие ЛГБТ, и они плохие, решают, что можно нацелить свои преступные поползновения на эту группу, в том числе в экономическом аспекте. Бывают дела, где целые банды формируются, для того чтобы нападать на геев и завладевать их имуществом или сами полицейские начинают вымогать деньги у знакомых им геев.

Кроме того, я посчитал сроки, назначенные подсудимым. Меня интересовало, насколько жестоко судьи осуждают подсудимых по делам с установленной мной «ненавистью» в качестве мотива. Считается, что если преступление совершено на почве ненависти, то нужно давать более высокий срок. Согласно подсчетам, по преступлениям, которые я считаю преступлениями ненависти, по ст. 105 дают сроки примерно на 1 год дольше, чем в аналогичных делах.

Есть несколько объяснений этого: у нас такие хорошие судьи, что они, даже не применяя официально понятие ненависти, все-таки неформально считают, как и я, такие преступления преступлениями ненависти и поэтому отправляют подсудимых за решетку на более долгий срок. Вполне возможно, что такие судьи-активисты есть. Дополнительным доказательством этой истории может считаться судья из Московской области, которая применяет этот закон о преступлениях ненависти. Другое объяснение — уровень насилия в преступлениях ненависти настолько выше, что судьи дают более серьезные сроки. Есть такое дело, например:

«16 февраля 2014 г. в ночное время, находясь на <адрес>, [подсудимый] дождался, когда [жертва] выйдет из домовладения З., где ранее они совместно употребляли спиртное, и ввиду личной неприязни к указанному лицу, возникшей в результате предложения последнего совершить акт мужеложства, нанес тому гвоздодером около 4 ударов по голове, затем ножом вырезал и вынул сердце последнего, которое у себя дома пожарил и съел; данный процесс он зафиксировал на видеокамеру своего телефона, сопровождая своими комментариями» (Волгоград).

Уровень насилия здесь очень высокий — немудрено, что судья хочет приговорить подсудимого на очень длительный срок. Есть в выборке также истории с пытками, издевательствами, многочисленными (60-80) ударами ножом. Что это должны быть за «личные неприязненные отношения», которые приводят к такому взрыву насилия? Каннибальская история не очень показательна, потому что человека судили за 3 убийства и в результате ему дали 25 лет, когда обычно дают в районе 10 лет за убийство человека, а если 2 или 3 человека убиты — 15.

В этом деле есть еще один эпизод, когда жена подсудимого проснулась на утро, увидела сковородку с мясом и луком, понюхала, ей показалось, что мясо испортилось, и она выкинула это все в урну тут же на кухне. И вот это сочетание тривиальности и абсолютного эксцесса, обыденной истории с зашкаливающим насилием, — вызывает шок, в том числе и у судьи. Повседневность насилия требует новых способов об этом говорить и размышлять.

Вопрос из зала:

У меня есть вопрос к тому, что было сказано ранее: есть карта преступлений против ЛГБТ, как результат этого исследования?

Александр:

Карта — это другая история, мы также собирали статьи в газетах. Они не всегда пересекаются с судебными приговорами, потому что у журналистов своя логика отбора материалов, они не каждое дело публикуют, но, с другой стороны, в газетах историй больше. Тот же самый способ поиска, только другая база данных. Правовой словарь более бедный, стесненный рамками права, медиасловарь более обширный. Обнаружили 5000 текстов, но уникальных случаев опять же 10% из них. Затем мы отметили точками, где знали адрес или город, место преступления. На этой карте география шире, потому что неважно, дошло дело до суда или нет.

Вопрос из зала:

У меня вопрос в том, насколько тут вообще можно применять географию, потому что медиа где-то об этом не говорят, а где-то говорят больше по непонятным причинам. А потом человек смотрит на карту и делает свои выводы, что там-то больше преступлений.

Александр:

Верно, где больше точек, там просто больше пишут об этих преступлениях. А вот у суда нет выбора, если найден труп, то суд должен дать преступлению правовую оценку. Чтобы лучше понимать, с чем мы имеем дело, необходимо проводить не количественный анализ, а качественный. Я начал распаковывать эмоции, чувства, которые приводят к насилию. Какие формы эти эмоции приобретают в показаниях обвиняемых? Я выбрал наиболее распространенные, яркие эмоции. Тут не только неприязнь, но и обида самим фактом существования геев: вот мы сидели, выпивали, а он оказался «нетрадиционной сексуальной ориентации», обидно! Это страх: в Ликино-Дулево сидят два молодых парня на берегу озера, общаются, и вдруг приходит какой-то мужчина и обращается к одному из этих парней, и они уходят куда-то. Второй остается один, проходит какое-то время, и он начинает их искать: обнаруживает, что они «вовлеклись в нетрадиционные сексуальные отношения» где-то в кустах. Что он говорит в суде: «Я испугался, собрал все свои вещи и убежал оттуда», — потом он вспомнил эту историю, нашел друга и нанес ему телесные повреждения. Получается, что страх — это эмоция, которая тоже может привести к насилию. Чего же он боится? То ли боится, что может сам быть геем, или он боится за свою сексуальную неприкосновенность (необоснованно, наверняка).

Злость, стыд, унижение, опасность, отвращение — огромное количество эмоциональных форм, которые проявляются в этих историях, над которыми интересно думать. Если мы поймем эти эмоции, мы поймем какую-то сторону насилия, почему оно происходит, как оно возникает, почему от стыда можно убить.

Другой кластер этого качественного анализа касается орудий убийств, которые висят на этих стенах в том числе, изображенные Полиной Заславской. Есть условно два типа орудий убийств. Первые — это более редкие случаи: складной нож, неустановленный предмет, похожий на пистолет, газовый баллончик, бита, дубина, пневматический пистолет, канистра с бензином и т. д. — что-то, что специально приготовлено для совершения насильственных действий.

Но большая часть предметов — это те, которые попались под руку, как написано в объяснении к выставке, то есть те предметы, которые находятся здесь, в этой комнате. Мы сидим в нормальном состоянии и вдруг испытываем стыд, страх, неприязнь, ненависть, хватаем первый попавшийся объект — и начинается насилие. Главный действующий персонаж  этих историй — кухонный нож, имеющийся в каждом доме. Второй по популярности — табуретка или ее часть, потом полиэтиленовый пакет. Иногда необычные вещи: цветочный горшок в форме сапога с землей и цветком, матерчатый пояс от женского халата, жакет, ремень, галстук, топор, сковородка, вилка, костыль, утюг, пепельница, подушки, одеяла — бытовые предметы, которые говорят с нами. Они нам описывают ситуацию. Читаем «решетка от барбекю», и начинаем восстанавливать картину: значит люди делали шашлык на природе, на даче скорее всего. Если это глубинка, то приобрели самогон, если это под Питером произошло, то, может быть, в «Ленту» съездили, купили алкоголь. Примерно становится понятно, как развивалась эта история: схватили то, что было рядом.

То есть эти предметы рассказывают историю с одной стороны, а с другой — свидетельствуют о том, что насилие одомашнено. Не в смысле, что оно происходит в семейных отношениях, а в том, что оно происходит дома. В том месте, куда закон о пропаганде выталкивает квир-сексуальность, говоря: сидите по домам, в публичных пространствах вам места нет. Но дома у каждого есть табуретка, и этой табуреткой некоторые из нас могут получить по голове. Именно потому что нас выталкивают в этот дом, заставляют сидеть в якобы безопасном пространстве псевдоприватного мира, именно поэтому там происходят ненавистнические эмоции, именно поэтому там вдруг возникает насилие. Хотя все предметы насилия тривиальны.

Полина Заславская:

Когда я читала эти дела, я отметила для себя, что из материалов дела не всегда ясна даже сексуальная ориентация потерпевшего. Юридический язык как бы оказывается беспомощен в плане идентификации. И только прочитав полностью весь документ, можно попытаться реконструировать преступление и разобраться, что же произошло. Например, в некоторых делах фигурируют люди, у которых в прошлом есть тюремный опыт. И люди с таким опытом существуют в несколько иной языковой реальности, поэтому когда во время распития алкогольных напитков вспыхивает ссора и звучит слово, допустим, «пидор» — начинается поножовщина. И здесь возникает вопрос: важно ли нам дифференцировать причины проявления насилия? И если да, то всегда ли речь идет про сексуальную ориентацию, или, как в данном случае, «про понятия». Оказывается, порой достаточно лишь слова-триггера, особенно если мы говорим про людей отбывших в прошлом срок в местах лишения свободы, чтобы запустить механизм насилия. И можно сказать, что тут язык становится на сторону насилия. И эти же правила, «понятия» переходят и в нашу повседневную жизнь по эту сторону, где происходит «разговор по понятиям». Таким образом, закон 2013 года легитимирует «разговор по понятиям», расширяя пространство искаженной языковой реальности.

Александр:

Самая абстрактная проблема: когда мы говорим об ЛГБТ — о ком мы говорим? Потому что в Петербурге мы найдем ЛГБТ, а много где сексуальная идентичность — она нетипичная. Люди вовлекались в однополые отношения на протяжении истории на территории, на которой мы живем, не называя себя геями, лесбиянками, даже не используя локальные наименования, типа «голубой» и т. д. Тем не менее, это сексуальное желание было и остается, и не всегда приобретает форму идентичности. Некоторая часть этих дел — о людях, которые не идентифицируют себя как ЛГБТ, но насилие, которое на них направлено, — это, тем не менее, гомофобное насилие. Современный язык не подходит на самом деле, чтобы это описывать, у нас есть слово «ЛГБТ» — и больше нечего сказать по этому поводу. И когда мы входим в дискуссию, пытаясь придать смысл всем этим концепциям, типа «ЛГБТ», «преступления ненависти», «гомофобия», наш язык начинает ограничивать наши возможности. Но ситуация, когда насилие мотивировано сексуальностью другого человека — и не обязательно этот человек себя идентифицирует в рамках имеющихся идентичностей, распространённых сегодня, — она присутствует в этих делах. И она тоже, мне кажется, является условным преступлением на почве ненависти, насилием, основанным на предрассудках в области сексуальности, может быть, на страхе не оказаться гетеросексуалом.

Вопрос из зала:

Может быть, это нетерпимость в таком случае? К существованию.

Александр:

Может быть, это страх быть геем. Они убивают иногда, потому что боятся переступить черту между гетеросексуальностью и гомосексуальностью, а эта черта подходит к ним вплотную. Или когда они почему-то думают, что сидящий с ними за одним столом человек имеет отношение к гомосексуальности. И тут начинается неуверенность, и ее можно устранить, взяв в руки нож.

Марина Исраилова:

Мне знакома эмоция, когда кто-то, узнавая о твоей гомосексуальности, испытывает сложный комплекс чувств, который обычно выражается в серии вопросов, как правило, абсурдных, глупых. Но за такими вопросами чувствуется желание охранить границы мира, которые ты нарушаешь. Ты как бы самим своим существованием нарушаешь привычный миропорядок: тебя быть не должно, а ты есть, и теперь нужно либо пересматривать все, что ты знал о мире, либо устранить тебя, либо подвергнуть сомнению: «А ты уверен.?»  И мне кажется, страх, о котором мы говорим, может быть связан не только с собственной гомосексуальностью, но и с каким-то нарушением, сбоем.

Александр:

Да, это не личностное, а социальное: «мир рушится» — троп, который повторяется повсюду неоконсерваторами. Консерваторы потому выступают против однополых браков, что боятся разрушения своего привычного мира, разрушения концепции привычного. На личностном уровне это отражается в насилии. Заметил, что ни с того ни с сего в показаниях подсудимых часто присутствует женщина. Например, мужчина убил или совершил что-то другое, он об этом рассказывает, а потом вдруг вставляет: «…а затем я позвонил своей девушке». Это не имеет вообще никакого отношения к ходу событий, но ему нужно обязательно вставить эту информацию. Она присутствует в рассказе, чтобы еще раз подтвердить гетеросексуальность и привычную концепцию  мира: «есть гомосексуальность, которую я устранил, и гетеросексуальность, которая принадлежит мне».

Это даже не потеря именно гетеросексуальности, это предчувствие потери привилегий. Потеря гетеросексуальности не означает фактически, что человек вступает теперь исключительно в однополые отношения, а дело в том, что он боится потерять социальную иерархическую позицию: «я признанный гражданин, гетеросексуал, всё ради меня, в том числе законы, и так заведено испокон веков». И такая позиция размывается: «со мной за столом внезапно иные люди, которые со мной равны, хотя и не гетеросексуалы».

Вита Зеленская:

У меня еще вопрос о методах, судьи являются в какой-то мере фигурантами этих дел, потому что они их создают, планируете ли вы расспрашивать судей об этом или это невозможно?

Александр:

Я себе это очень плохо представляю, если бы у меня были друзья судьи, возможно, на личных отношениях можно бы было построить такой подход, но прийти просто в суд и обсудить подобные вопросы мне кажется проблемным. Большая часть судей обозначены по фамилиям и фамилии гендерно маркированы, поэтому можно сказать, как относятся судьи-женщины и судьи-мужчины к обстоятельствам дела. Но пока не более того. Мне было бы очень интересно встретиться хотя бы с одной судьёй и в том числе с той, которая в московской области приняла решения по ненависти, может быть, это вообще не ее заслуга, может быть, следователь или следовательница уже принесла дело с учётом мотива ненависти.

Когда-то по этому исследованию я рассказывал что-то в Перми, и журналист на основе этого подготовил материал, пошел к знакомым следователям из следственного комитета и адвокатам по подобным делам. Там есть любопытные подробности, это продуктивный путь. Судебный текст написан большим количеством авторов, не только судьей. Многое написано следователем, прокурором, немножко адвокатами, немножко жертвами, если они пережили, свидетелями и обвиняемыми, физически — секретарем суда, которая могла свои идеи привнести в этот текст. Со всеми было бы интересно поговорить.

Полина:

Мне кажется, что кроме этого страха, есть же случаи, где сексуальность проявляется в виде наказания, с особой чувственностью. На мой взгляд, это не совсем про страх, это про удовольствие.

Александр:

Да, этих эмоций много, некоторые из них могут как-то противоречить друг другу и все они сходятся вместе, это как российская политика и любые противоречивые дискурсы, вроде не должны вместе сходиться, но оно есть. Я особо отмечаю сексуальные способы убийства.

Полина:

Когда я попыталась начать исследование о насилии в сфере секс-работы, изучая в основном статьи в интернете, мне показалось, что есть нечто общее между некоторыми преступлениями в отношении ЛГБТКИ+ и в отношении секс-работниц. Например, очень громкое дело про парня, который выпивал с друзьями и признался что он гей, после чего его не только убили, но также произвели в отношении него ряд действий сексуального характера в особо, я бы сказала, сладострастно-чувственно-унизительно-жестокой форме, используя для этого две с половиной бутылки. И это не только про наказание, страх, но и про наслаждение. Другая история — про секс-работницу, которая просидела прикованная к батарее три дня. Клиент был адвокатом, он уходил утром на работу, а вечером приходил и издевался над девушкой, и только через три дня ее отпустил. О чем это? О том, что он маньяк? Мне кажется, нет. Тот же принцип, что и в первой истории: насилие, наказание, удовольствие, власть. Разница, безусловно, есть, но и в первом, и во втором случае люди, подвергшиеся насилию, маргинальны. Они вне закона, они «не люди» и поэтому «люди» могут делать с ними все, что угодно, проявляя таким образом свою власть: наказывать, унижать. При этом в случае с секс-работницами и ЛГБТКИ+ подобные практики часто имеют четко выраженный сексуальный характер. В какой момент и почему происходит щелчок в голове, и кажется, что все можно? Связано ли это со скрытыми и подавленными сексуальными фантазиями, которые из воображаемого в состоянии аффекта переходят в реальное?

В некоторых БДСМ-клубах есть предбанник — пространство, где можно переодеться. И в этом пространстве совершается словно бы ритуал перехода из одного мира — в другой, в нем переключаются регистры чувственности. Я-социальное отделяется от я-чувственного.

Но в ситуациях, о которых речь выше, действия носят спонтанный характер. Выпадает важное символическое звено, которое позволяло бы провести границу между «можно» и «нельзя», между «я-социальным» и «я-чувственным». И вспышка непонятной, стыдной чувственности сопровождается агрессией — потому что насилие легитимирует чувственное. Пространства перехода не существует, точнее, его роль выполняет насилие. Таким образом табуированная сексуальность находит разнообразные лазейки, подпитываясь морально-этическими принципами. В итоги мы имеем безжалостные и изощренный формы убийства и изнасилования — которые как будто бы оправданы некой «этикой», общественным договором, исключающим существование в обществе представителей ЛГБТКИ+ и секс-работниц. Невидимые, подавленные желания реализуются с исключенными, невидимыми субъектами.

Александр:

Сексуальность подавляется, и тогда желание трансформируется в том числе в насилие или в другие формы. Есть и другое насилие, в том числе гендерное, домашнее, это тоже может быть часть какого-то подавленного желания, о котором нельзя говорить, которое репрессируют. Помните 90-е годы, когда наоборот сексуальность была везде, обнаженные тела на обложках газет и журналов, вещание по ТВ. Что тогда было с насилием? Вроде тоже имело место. Сейчас, во всяком случае, есть политический тренд сексуальность репрессировать.

Марина:

Получается, что именно мужчина, который определяется как гомосексуал, является главным объектом ненависти, потому что и бисексуал, и трансгендер тоже будет определяться как гей, то есть в аббревиатуре ЛГБТ в основном выделяются геи.

Александр:

Ну да, большая часть дел касается мужчин, дальше сексуальность этих мужчин интерпретировать сложно. «Лицо нетрадиционной сексуальной ориентации» — определяет судья ввиду скудности языка. Иногда трансгендерные мужчины выступают в качестве жертв, но, пока не прочитаешь 20 страниц текста, не понимаешь, что речь идет о трансгендерности. Важно подчеркнуть, что так или иначе насилие это во многом сильно связано с маскулинностью. Мужчины устраняют немужественность, которая ассоциируется с любой негетеросексуальной сексуальностью. Несколько дел — о насилии против лесбиянок, но их очень мало, как и дел о трансгендерах.

Пока мы готовили эту публикацию, стало известно о новой волне преследования геев в Чечне. Мы попросили Александра прокомментировать эту ситуацию и спрогнозировать ее возможные последствия.

Александр: Преследования ЛГБТ в Чечне, обсуждение которых в СМИ ведется на протяжении последних двух лет, ярко демонстрирует, что в российском обществе существует острая проблема немотивированного насилия. Чеченский случай выявляет множество факторов этого насилия. Прежде всего, среди этих факторов — неподотчетность государственных структур: судя по материалам журналистских расследований, преследования и пытки ЛГБТ организованы людьми, профессиональная обязанность которых охранять закон и порядок, а не нарушать его. И тем не менее, они легко преступают закон и сами совершают уголовные преступления.

Кроме того, этот случай показывает, что федеральные власти бессильны или халатно слабы в отношении регионов: незаконные задержания, насилие, пытки, убийства — все это преследуется по закону в Российской Федерации, однако расследований не ведется, а преступники разгуливают на свободе, совершая все новые и новые злодеяния.

Важно также иметь в виду, что чеченская история не столь уникальна, как может показаться на первый взгляд. Схожие формы немотивированного насилия совершают в меньших масштабах в других регионах. В пример можно привести незаконные действия офицера МВД в Ленинградской области в 2012 году или сбор данных на геев милицией Нижнего Тагила, задержавшей без каких-либо оснований несколько сотен мужчин-геев в 1998 году. Есть более свежие случаи.

До тех пор пока в обществе стигматизируется гомосексуальность и ведется ненавистническая информационная кампания против ЛГБТ, эти случаи будут в разных формах повторяться вновь и вновь. Надежным лекарством от насилия будет развитие устойчивых демократических институтов, позволяющих гражданам контролировать федеральное правительство, региональные власти и службы. Мы платим налоги не для того, чтобы за наши деньги нас пытали и убивали. Однако на данный момент не сложилось никаких предпосылок для движения в эту сторону. Поэтому гражданам остается хотя бы бороться с собственным невежеством, искать правду, анализировать, исследовать. В любой момент настанет время, когда правда вновь будет дороже заманчивой лжи.

Моя задача как исследователя — предоставлять точные данные о происходящем, вместо идеологических конструкций о мифических «традициях» предлагать почву для серьезного диалога о том, где мы и куда идем.